Джульетта
Шрифт:
– Джульетта!
– прошипела монна Антония, отчего ее племянница подскочила от испуга.
– Ты уже все свои грехи перечислила. Поторопись, мы уходим!
Прощание получилось кратким и романтичным. Ромео повторил, что хочет жениться на ней, но Джульетта не осмеливалась верить. Когда Джианноцца выходила за человека, которому впору было гроб покупать, а не с молодой супругой тешиться, Джульетта очень хорошо усвоила, что брак - это не то, что влюбленные планируют самостоятельно, а в первую очередь вопрос политики и наследства, не имеющий ничего общего с желаниями жениха и невесты. Любовь, как писала Джианноцца,
Команданте Марескотти редко бывал доволен своим первенцем. Ему часто приходилось напоминать себе - юность и лихорадка со временем проходят. Либо пациент помрет, либо болезнь, в конце концов, отступит; мудрый должен запастись терпением. Увы, как раз этой монетой команданте Марескотти не был богат, и мало-помалу его отцовское сердце превратилось в многоголовое чудовище, охраняющее огромную пещеру с яростью и страхом, бдительное, но невезучее.
Сегодняшнее утро не стало исключением.
– Ромео!
– сказал команданте, опуская арбалет после осатанелой стрельбы по мишеням.
– Я не желаю больше слушать. Я Марескотти. Много лет Сиеной управляли представители этого самого дома. Войны задумывались в этом самом дворе. Победа при Монтеаперти была объявлена вот с этой вот башни! Эти стены - сами по себе история!
Команданте Марескотти гордо стоял посреди двора, как полководец перед армией, не сводя глаз с новой фрески и увлеченного работой, что-то мурлыкавшего себе под нос маэстро Амброджио, неспособный оценить ни гений произведения, ни гений художника. Красочная батальная сцена, безусловно, оживляла монастырски суровый атриум, все Марескотти были запечатлены в красивых позах и выглядели правдоподобно доблестно, но отчего эта мазня занимает такую чертову прорву времени?
– Но, отец!…
– Хватит!
– На этот раз команданте Марескотти повысил голос.
– Я не породнюсь с этими людьми! Неужели ты не в состоянии по достоинству оценить того, что мы столько лет живем со всеми в мире, тогда как всякий пришлый алчный сброд, все эти Толомеи, Салимбени, Малавольти, убивают друг друга прямо на улицах? Это с ними ты хочешь смешать нашу кровь? Чтобы твоих младших братьев и юных кузенов тоже убивали в постелях?
Маэстро Амброджио не удержался и обернулся посмотреть на обычно хладнокровного команданте. Все еще выше сына (хотя скорее за счет гордо выпрямленной спины), отец Ромео был одним из самых достойных людей, с которых когда-либо писал портрет художник. Ни в лице, ни в фигуре не замечалось никакого излишества. Это был человек, который ел ровно столько, сколько требовалось телу для здоровой бодрости, и спал ровно столько, чтобы отдохнуть. В отличие от отца Ромео пил и ел, когда хотелось, и охотно превращал ночь в день для своих эскапад, а день - в ночь для запоздалого сна.
Они стояли друг против друга, очень похожие между собой - высокие, с гордой осанкой. Несмотря на привычку Ромео нарушать правила дома, словесная дуэль, когда отец и сын горячо отстаивали свою точку зрения, была редкостью.
– Но, отец!
– повторил Ромео и опять не добился внимания.
– И ради чего? Ради какой-то юбки!
– Команданте Марескотти вытаращил бы глаза, но ему нужно было целиться. Стрела пробила соломенное чучело точно в области сердца.
– Из-за
– Она не какая-то, - спокойно возразил Ромео своему отцу и господину.
– Она моя.
Последовала короткая пауза. Две стрелы одна за другой попали в цель, отчего чучело заплясало на своей веревке как настоящий повешенный. Наконец, команданте Марескотти удалось выровнять дыхание, и он заговорил уже спокойнее, твердой рукой ведя корабль беседы по курсу здравого смысла.
– Возможно, но твоя подруга - племянница дурака.
– Влиятельного дурака.
– Власть и лесть отнимают последний разум.
– Я слышал много хорошего о его щедрости к родственникам.
– А что, их много осталось?
Ромео рассмеялся, отлично понимая, что отец вовсе не острил.
– Несколько уж точно имеется, - сказал он.
– Примирение не нарушалось уже два года.
– Это, по-твоему, примирение?
– Команданте Марескотти все это уже видел, и пустые обещания коробили его сильнее, чем откровенная ложь.
– Если Салимбени нападают на замки Толомеи и грабят странствующих монахов, помяни мое слово: мирной жизни конец.
– Так почему не заключить союз теперь же - с Толомеи?
– настаивал Ромео.
– И стать врагами Салимбени?
– Команданте Марескотти, прищурившись, посмотрел на сына.
– Если бы ты в городе набрался столько ума, сколько выпил вина и познал женщин, ты бы знал, что Салимбени вооружает своих людей и собирает силы. Его цель - не только наступить на горло Толомеи и прибрать к рукам меняльный и ссудный промыслы, но осадить Сиену - крепостей вокруг у него достаточно - и захватить власть в республике.
– Команданте, хмурясь, ходил по двору взад-вперед.
– Я знаю этого человека, Ромео. Я заглянул в его глаза и сделал выбор - запереть за решеткой и уши, и двери дома от его амбиций. Не знаю, кто лучше - его друзья или его враги, поэтому Марескотти не станут на сторону ни тех, ни других. Совсем скоро Салимбени сделают безумную попытку свергнуть закон и напоят город кровью. Придут иностранные наемники, и сиенцы будут сидеть в своих башнях, ожидая зловещего стука в дверь и горько сожалея о заключенных союзах. Я не хочу быть одним из них.
– Но кто сказал, что эти несчастья нельзя предотвратить?
– не сдавался Ромео.
– Если объединить силы с Толомеи, другие благородные семейства сплотятся под нашим знаменем с орлом, и Салимбени останется без поддержки. Можно вместе переловить головорезов, и дороги вновь станут безопасными. С деньгами Толомеи и твоей славой можно творить великие дела! Новую башню на Кампо закончим за несколько месяцев, новый собор - за несколько лет, и люди будут благословлять в молитвах предусмотрительность Марескотти.
– Мужчина не должен думать о молитвах, пока жив, - заявил команданте Марескотти, остановившись, и вскинул арбалет. Стрела пробила голову соломенной куклы точно в центре и воткнулась в горшок с розмарином.
– Вот после смерти - на здоровье. Живым, сын мой, должно искать славы, а не лести. Истинная слава - в глазах Господа. Лесть - пища бездушных. В глубине души ты можешь гордиться, что спас девушке жизнь, но не нужно требовать признания от других мужчин. Тщеславие не к лицу благородному человеку.