Джунгар. Небесное Испытание
Шрифт:
О том, что видел, он решил никому не говорить. И за ургашами следить перестал. Теперь пусть Чиркен думает - у него и прав, и сторонников больше. А его, Илуге, помощь, Чиркену уж точно не нужна. Случится что - он молчать не будет, скажет все как было. Не случится - перед тем, как уехать следом за "принцами", сходит к Онхотою. А пока лучше выкинуть все это из головы, - свои дела уладить надо.
Последние события, которые вдруг так лихо закрутились вокруг женских дел, круто изменил его взгляд на многие вещи. В первую очередь он сам по-новому посмотрел на сестру. Детского в
Только все равно не знал он, с какой стороны за дело взяться. В семье это - забота женщин, они только и знают, что о таких делах языки чесать. А он что? Может, поговорить все-таки с сестрой? Может, у нее самой есть кто на примете? Молодые парни вокруг нее так и вьются, - каждый норовит помочь ведро поднести, у коновязи позубоскалить…Может, будет несправедливо пообещать ее Баргузену, когда он ей не люб? Баргузена не всякий вынесет - бывает и зол, и колюч, и желчен. И привык добиваться своего. Уедет он, Илуге - не возьмет ли Яниру силой?
Перемену в его поведении заметила даже Нарьяна - последнее время Илуге упорно оказывался от ее приглашений, и некоторые весьма приятные занятия пришлось сократить. Поскольку Илуге не говорил девушке о том, что его гложет, она по свойственной всем женщинам привычке придумала для себя что-то и тоже стала вести себя холодно и насмешливо. Правда, Нарьяна как раз не относилась к тем, кто копит обиды в себе.
В тот день Янира с утра уехала к Онхотою, где обычно пропадала надолго, и Илуге, которому уже изрядно надоело сидеть в юрте, не без радости согласился съездить с Нарьяной набрать дикого лука и чеснока - сейчас молодая зелень служила приятной добавкой к надоевшему за зиму хуруту. Однако, не успели они отъехать от становища, как Нарьяну прорвало:
– Ты мне объяснишь, наконец, что происходит?
– бушевала она, - Ты сидишь в своей юрте, как заспавшийся в норе сурок. Ты болен? Или я попросту тебе надоела, и ты решил от меня избавиться?
– на последней фразе ее голос подозрительно дрогнул.
– Да нет, - Илуге разговор был неприятен, в основном потому, что он попросту не знал, как объяснить Нарьяне снедающие его противоречивые чувства.
– Тогда объясни, - потребовала та.
– Я был болен, - Нарьяна сама подсказала ему возможный ответ.
– Что, опять рука?
– встревожилась девушка, - Вроде бы травы, что прислал шаман, хорошо помогали… А я и не знала… Что ж ты раньше не сказал?
– Как-то… не хотелось, - вяло проговорил он. Врать Нарьяне не хотелось тоже. Однако она не унималась.
– Сейчас доедем вон до той колки, и остановимся, я посмотрю, - решительно заявила она, - В юрте вечно темно, а на солнышке уже вон как хорошо, тепло…
Илуге вовсе не возражал против того, чтобы расположиться на пригорке. Признаться, в голову ему как-то
Заехав за сопку так, чтобы их никто не увидел, они расположились на небольшом пригорке, поросшем сплошным ковром каких-то крошечных белых цветов. Илуге безропотно позволил Нарьяне снять с себя халат и безрукавку, как бы ненароком поглаживая девушку свободной рукой по спине и волосам. Они жадно поцеловались, вмиг забыв о цели своего приезда. В безоблачном небе высоко над ними висела какая-то птичка, раздавленные цветы пахли нежно и терпко. Кони, многозначительно фыркая, отошли и принялись щипать сочную молодую травку неподалеку.
Когда, спустя какое-то время в состоянии умиротворенного блаженства, Нарьяна приподнялась на локте, Илуге улыбался. Ее взгляд упал на его руку и губы искривились:
– И впрямь скверно выглядит. Как сплошной синяк.
Илуге и сам знал. Рука заживала плохо. Рана не затягивалась, из нее сочился гной и сукровица, не смотря на все старания Яниры. Хуже всего, что он все время чувствовал ее, словно тяжелый бесполезный придаток. Пальцы последнее время сгибались плохо.
– Да. Не очень выглядит, - коротко сказал он.
– Надо лечить тебя, - озабоченно произнесла Нарьяна, ощупывая рану, надавливая в разных местах, - Сегодня вернемся, у меня баню запарим. Ивовая кора сейчас в полной силе, надерем ее - и посадим тебя в бочку, у нас большая бочка есть. Посидишь так, потом закутаем в одеяла - и поутру как новенький будешь. Моя бабка так много хворей изгоняла…
И оставить Яниру с Баргузеном на ночь одних? Илуге молча помотал головой и принялся одеваться.
– Дальше поедем или будем тут лежать?
– чуть более резко, чем следовало, спросил он.
На лице Нарьяны проступали разочарование и обида. Илуге нарочно повернулся к ней спиной, принялся поправлять подпругу.
– Да наплевать тогда, - закричала она, трясущимися руками натягивая на себя сваленную в груду одежду, - Еще я тебя уговаривать буду! Хоть подохни - жалеть не буду! Чего выставился? Понадоблюсь - сам явишься, понял?
– Понял, - мрачно кивнул Илуге, наблюдая, как она одним плавным, гибким движением взлетает на коня и с места посылает его в галоп, - только две длинных косы бьются на ветру.
Тьфу ты, пропасть! Илуге растерянно мял забытую девушкой шапку. И чего она так взбесилась? Разве их поймешь?
Вздохнув, он тоже сел в седло и не торопясь потрусил дальше, на поиски приметной полянки. Дело-то все равно доделать надо, вон и торбу припасли…
Он уже отъехал достаточно далеко, следуя по высокому берегу овражка, с другой стороны густо заросшего ивой, когда сзади раздался топот копыт. Нарьяна! Остыла, поди. Илуге внутренне почувствовал облегчение. Не хотелось ссориться, тем более, что он так и не понял, из-за чего. Подъехав, девушка остановила коня, откинула с лица волосы. Илуге развернул коня ей навстречу, так, что его гнедой и ее буланая кобыла потерлись друг о друга мордами. И примиряюще улыбнулся: