Echo

Шепелев Алексей А.

Ты уверена, Ксю, что-то он слишком уж толстый — я б таким не решилась себе даже в перёд полезть…

Да, чуть не забыла! — спохватилась она, — там у меня в штанах, в кармане презер есть — смазка хорошая, вон там на полочке ещё крем…

А это что такое?

А это себе вставляешь — для отдачи… совсем маленькая штучка, но для клиторального нормально… только закрепи как положено, а то сорвётся… Давай, только сразу так не врывайся… ведь всё же толстый… помажь, послюнявь его…

Вместо этого Светка развела ягодицы Ксю и припала язычком, потом всем ртом, как бы в засос и пуская слюну. Ксю постанывала.

Блин, у тебя тут совсем всё… натёрто вокруг… и губы… как настоящие… может не надо всё-таки сюда…

Давай! Что я только туда не

пихала! Три фаллоса уже выкинула — маленькие, мне надо чтобы впритык, чтобы до боли… смотри, что я могу — прям как та тёлка из порнухи! — Она воткнула в себя пальчик, потом сразу другой, расширяя отверстие, стала как-то сжимать мышцы, фырскать-пыркать попой, как ртом.

Ну ты совсем, Ксю!..

Давай, только со всей силы, не останавливайся ни за что.

Я стал убирать с кухни магнитофон — нужно было перенести отдельно его и колонки, расставить на окне и подключить. Всё равно завтра всё убирать, как всегда подумал я (по окончании пьянок, если я ещё вменяем, у меня появляется своеобразная фобия — страх, что заявятся поутру родители или хозяйка, а собственно поутру с похмелья у меня появляется мания конструкции — тут уж я с маниакальной детальностью и продолжительностью начинаю всё мыть, подметать, собирать и расставлять, варить щи или суп, на что в простой день не решишься). Репа крайне поощрила такое рачительное отношение к её еле живому «центру» (кроме кассет на нём можно ещё проигрывать виниловые пласты, из коих у нас в наличии имелся только один «Корт» «Малинового Короля», купленный Репою в каком-то магазине за руболь двадцать).

Правильно, Лёня, здесь ему не место. А ты, мыловарня, если ещё раз сюда притащишь — отберу! Пойдём я вот даже колонку донесу.

Да уж ладно, сынок, — говорю я — не хотелось привлекать к себе внимания, к тому же Репа «никогда ничего не делает, и, пока я жив, в моем дому ничего делать не будет — на то она и Репа» (репокредо, сформулированное О.Фроловым).

Проверь, — сказала Репа, когда всё подключили.

Да ладно, уж утро начинается, надо спать… Ты домой-то не пойдешь? (Обычно, по непонятной и неприличной репологике, она обычно оставалась спать чуть ли не с обеда, а в собачую полночь, под утро уходила домой — и ничем не удержать или наоборот не прогнать!)

Конечно пойду! только проверь сначала.

Зачем?

Блять! говорю: проверь!! (пьяная Репа настырна, как бык).

Радио давай послушаем — под него засыпать хорошо, потише сделай, свет выключим… — зашёл О. Фролов, зевая троекратно, глаза его были наполнены кровью.

Не-ет, проверь! — Репа сама своей нетвёрдой лапкой включила вилку. — Во второй деке какая кассета? где карандаш?

Да кто его знает, на кухне наверно…

Репа схватила со стола мою ручку, разломила пополам и вставила огрызок под клавишу.

Появилось шипение, а потом очень громко «Dead Bodies Everywhere» (Korn).

Репа привскочила от магнитофона и вот она уже «выделывает руками перед яйцом, как будто бы ебёт мыльницу». Не сговариваясь, не обсуждая, не осуждая, мы с О.Ф. приблизились к ней, приплясывая-переминаясь с лапки на лапку, как лягушата из какого-то мультфильма, в то время как передние лапки были серьёзно задействованы в производстве аналогичной репиной непотребнейшей «мыльной» жестикуляции. Но песня была жёсткой — синхронно мы подпрыгнули, выпрыгнули, подав весь корпус вперёд, чуть не сшибившись при этом лбами — сильно вперёд, будто готовясь полететь плашмя на пол… но в самую последнюю секунду ноги выбрасываются вперёд — чуть ли не приседание, выделывание русских коленец-да- кренделей, только очень жёсткое — падение отменяется, и — всё сначала в такт музыке. Прыжки и корявства пошли уже неописуемые никаким пером. Думаю, если это заснять на камеру, то можно показывать как творчество душевнобольных, а на нормального человека сам этот фильм может подействовать непорядочно. Барахтание — деструктивные,

безподобные, безобразные танцы — наше любимое времяпрепровождение. Мы едины в едином порыве, но каждый проявляет собственное своеобразие, и чем талантливей, сложнее, своеобразнее личность, тем х у ж е её танец. О’Фролов по своему обычаю раскорячивался так, что всем мешал — как будто осьминог или паук — его конечности заполняют всё пространство комнаты; Репанация по ее обычаю в самый ответственный, кульминационный момент отходит в сторону и заделывает такие дроби лапками (можно сказать, всеми четырьмя), что после сего песни две пасует — отлёживается, тяжело, с хрипом дыша, стоная и отхаркивая желудочную жидкость; я по обычаю редко давал себе волю — боялся как бы кто чего не разбил или кого не убил (а сейчас я был в ужасе — соседи!!!); Санич по обычаю после всех своих двух стоек падал на спину и начинал сучить лапами в воздухе, как опрокинувшийся, опростоволосившийся, опоросившийся и всем опротивевший майский жук из Колорадо…

Звук. Звонок в дверь.

Сердце у меня оторвалось. Я кинулся выключать центр, О. Фролов — дурак — открывать, а Репа по своему обычаю прятаться — на кухню.

Не открывай! — вроде бы крикнул я, но, скорее всего, крякнул.

Всё, конец. Сердце защемило, словно в тисках. В висках был свинец. Это уже лишком. Ведь надо же, надо же и меру знать. Хотя — в рот всё ебись, причём конём. Это моё последнее слово. Спасибо за внимание, господа гомопидоры. О да, о ад, о дао, ода…

О. Фролов, обряженный уже в свои алкоголички и майку, с окровавленным полотенцем на руке, высунулся за дверь, широко распахнутую…

Никого нету! хы-гы!

Закрой, долбак, — выкрикивает Репа с кухни (я-то уже не могу).

Послышались какие-то смешки и возня, и ввалился Санич, довольно-таки довольный и поддерживаемый Михеем, и пробасил: «Совсем что ль охуели — время четыре утра, а у них на всю лестницу «Корм» хуячит!!».

Вы как раз вовремя, ребяты, — выпросталась уже свежеэкзальтированная Репа, щас побежите за выпивкой в ларёчек. О, да тут Михей, хе-хе!.. Тоже на танке или от баб?

А чё это у тебя на руке? — Михей по своей натуре всячески валтузлив и наянен.

А Саша у нас сегодня вены порезал, чуть было не сдох, — для Репы это была самая заштатнейшая фраза, и если ей и не приходится произносить подобное ежедневно, то я считаю, что она всё равно вроде как именно для этого и рождена на свет.

Санич мгновенно смутился — смутились и побелели его глаза, его лицо, и он упал — Михей едва успел его поймать.

Да, Саша, он такой, не смотри, что длинный и брутальный, а в обморок падает. Классе в шестом помню фильм смотрели какой-то — «Муха» что ли или какой-то ужасник — и там прям чуваку что-то отрубили — уж не помню что…

Хуй наверно, — Михей — это уже собственно пошляк.

Ты, Миша, собственно пошляк. У Саши натура нежная, а у Саши (она кивнула на О. Фролова) ещё нежнее, не каждый ведь на такое решится. А про этого (завидев меня, осознали наш новый внешний вид и удохли) я уж вообще не говорю! Кстати, а почему ты Миша, ты же Саша?

Да эти вот черти придумали.

Миха, Миша, Мишуточка, — выступил воскресший уже Санич, — это производное от Михей, вернее наоборот — так сказать, Миша плюс еврей получится Михей. Э-э, подь суда (завидел О. Фролова), существо! Ты что творишь, бади?! Ты что, совсем что ль?!

Саша, золотце, русалочка, мать, давайте поддадим что-либо-нибудь!

Миша, ты случайно так не разбил бутылочку?!

Что там у вас? — О’Фролов подпрыгивал, подхрипывал, потирал руки и лез к Михею.

Угадай с трёх раз! «Яблочка»!

Ой, давайте наверно её разопьём! Ни разу не пил такую, — паясничал О. Фролов.

Иди, долбак, поставь первый альбом «Корна» перематываться! — принуждала непотребноя Репа.

Зачем?

Кассета перематывается полторы минуты, а выпить нам всего по стаканчику и достанется. Вы ведь уже в гавно, ребята?