Единая-неделимая
Шрифт:
Как красиво у них весною над Лугой, в темных дремучих лесах с мягкими, песчаными, мохом поросшими дорогами, где по вечерам слышно кукование кукушки!
После Благовещенья он пропал. Потом была Страстная неделя. Вяли в корзинах палевые розы. Новые и свежие не приходили им на смену. Горничная хотела их выбросить, но Тверская приказала оставить.
— Пусть увядают!
Он не пришел и на Пасху. А она приготовила ему яйцо — очень красивое из розового хризопраза, — купила у Верфеля на Конюшенной, где была выставка Уральских камней.
Только на
— Мама, я поеду его навестить, — сказала Тверская, входя к матери с газетой в руках.
Она была взволнована.
— Кого? — не поняла Варвара Семеновна.
— Ах, мама, вы и не знаете! Оказывается, уже десять дней назад Морозов дрался на дуэли. Он тяжело ранен. Я поеду его проведать»
— Хорошо… Надя… Поедем вместе.
— Нет, нет… мама… С тобой будет слишком торжественно. Я поеду с Андреем Андреевичем, et camarade (По-товарищески) — это будет лучше! Я артистка. И мне можно…
— Да, пожалуй… ты права…
Тверская узнала подробности дуэли. Морозов дрался, заступившись за какую-то очень молоденькую девушку, дочь солдата. В его поступке было что-то несовременно красивое, рыцарское, чистое и благородное.
Он и должен быть таким. Он — ее избранник!
XLVI
Тверская ехала с Андреем Андреевичем на хорошем извозчике, взятом в казармы и обратно. Она тревожилась за Морозова, и в то же время ей было приятно думать, что она увидит его сейчас не с эстрады, в публике, а одного, у него на квартире. Она спросит, не может ли она помочь ему, облегчить его страдания и одиночество. Ей казалось, что он должен быть непременно одинок. При нем, наверно, денщик, тот солдат, что тогда дал ей в манеже кусок сахара для Русалки, и фельдшер, тоже солдат… Может быть, кто-нибудь из товарищей. Полковой врач…
Она навещает его, как артистка, тронутая его постоянным вниманием, навещает, как владелица Львицы — владельца Русалки. И еще стоял между ними, связывая их, этот талантливый «солдатик» Ершов, игравший у нее на квартире.
Когда показались однообразные флигеля казарм и низкие длинные постройки конюшен, а за ними засерел полковой сад, ей показалось все это милым. Она старалась угадать, где стоит «ее» Русалка. Казармы были пусты. Полк куда-то ушел. Вероятно, на ученье.
«Тем лучше, — подумала Тверская, — у него никого не будет. Мы будем втроем».
Андрей Андреевич остановил извозчика у одного из подъездов высокого флигеля. От ворот к ним подбежал черный, длинношерстый, точно маленький медведь, пес. Он обнюхал манто Тверской и повилял хвостом. Андрей Андреевич опасливо прыгал от него и прятал руки в карманы.
— Экая противная собака. Будьте осторожны. Не укусила
— Пустое говорите, Милый Андрей Андреевич. Прелестный пес! И какой ласковый! Смотрите, он ведет нас.
Простая лестница, без ковра, с каменными ступенями и железными перилами показалась Тверской оригинальной. По ней раздавались звуки фортепьянной игры и где-то жалобно визжала собака. Какая-то девушка, в неуклюжем капоре и в ватном тяжелом пальто выскочила на нее, стала спускаться вниз и остановилась. Синие, большие глаза робко смотрели из-под капора.
Тверская не обратила на нее внимания. Это была девочка, почти подросток.
— Нам сюда, — показал на раскрытую дверь Андрей Андреевич.
Собака вошла в дверь. Она действительно вела Тверскую, указывала ей дорогу.
Вот и тот милый солдат, что был тогда с Русалкой в манеже.
От него так славно пахло дегтем и конюшней. Тверская, не раздеваясь, вошла в комнату за прихожей и, переступив порог, окинула глазами ковер с оружием, кавказский диван и двух блондинов, одну на диване, другую в кресле. «Какие странные! — подумала она. — Едва ли родственницы».
Как только Тверская посмотрела на них, ей почему-то скучен и безразличен стал Морозов.
Точно был близок и вдруг стал бесконечно далек. Он заступился за какую-то девушку. Он — герой… Ну — и пускай герой! Интересно, за кого из них он застудился? Неужели за ту напудренную, с нелепою желтою челкою на лбу, что сидела за письменным столом и встала, когда она вошла. Вот какая она!.. Коротконогая… Противная!..
Тверская хотела уйти… Круто повернуться, спуститься по лестнице, на улице, сидя в пролетке, дождаться Андрея Андреевича, пока он наденет пальто и укутается шарфом, и уехать.
Ехать, ехать куда-нибудь далеко, по Невскому, по Набережной, на Николаевский мост, смотреть на темную и холодную Неву, на маленькие белые льдинки ладожского льда, несущиеся под мост, приехать с освеженным, бездумным лицом домой, подойти к роялю, попросить Андрея Андреевича аккомпанировать ей и петь печальный романс Тости:
Partir cЄest mourir un peu… [2]
Но в это время денщик открыл дверь, приглашая ее войти, и Тверская вошла к Морозову в спальню.
2
(Уехать — это отчасти умереть)
Перед ней было похудевшее, чистое выбритое лицо с мягкими темными усами и волосы, наскоро приглаженные щеткой. Один вихор молодо и непокорно, как у мальчишки, торчал над бровью.
Морозов сидел на постели, накрытый тяжелым одеялом. Он протягивал навстречу Тверской обе руки в красивых складках белой рубашки с широким мягким воротом. Ясно, твердо и бестрепетно смотрели его глаза прямо ей в лицо.
— Надежда Алексеевна! — воскликнул они — Боже! Как хорошо, что вы навестили меня! Как я счастлив!