Единорог и три короны
Шрифт:
— За доверие, оказанное мне в Экзиле. Я знаю, своим вмешательством я нарушила привычное течение жизни всех обитателей крепости; наверное, я должна была бы вести себя более сдержанно; к тому же вы наверняка ожидали от меня большей дисциплинированности.
— Разумеется, все это верно — в определенной степени. Однако я не жалуюсь на ваше поведение, совсем напротив. Ваши действия снискали вам заслуженный успех.
— Да, но если бы все обернулось иначе?
— Думаю, это не ваш случай. К тому же вы действовали не наугад, а все время советовались
Она кивнула головой. Филипп снова подошел к ней:
— Если говорить обо мне, то я могу сказать только одно: я безмерно горжусь вами.
Сердце Камиллы бешено заколотилось, и не только потому, что она удостоилась похвалы шевалье: Филипп подошел к ней и нежно откинул несколько белокурых прядей, упавших на глаза девушке. Ее заворожил вид его суровых, плотно сжатых губ, которые, казалось, тянулись к ней. Девушка вздохнула: — Полагаю, нам пора ехать, — робко произнесла она.
Шевалье коротко усмехнулся и удержал уже развернувшуюся Камиллу:
— Нам некуда торопиться… Я хотел бы поговорить с вами.
— А нельзя ли отложить этот разговор? Если мы приедем в Фенестрель слишком поздно, то не успеем завершить инспекцию и будем вынуждены остаться там. А я с нетерпением ожидаю вашего сюрприза!
— Нет, сейчас вам все же придется меня выслушать. Я не задержу вас надолго.
Камилла попыталась возразить.
— Это приказ! — полушутя, полусерьезно ответил он.
Не понимая, смеется д’Амбремон или нет, девушка решила подчиниться:
— Итак, я вас слушаю.
— Идите сюда, давайте посидим вместе на этом камне. И пожалуйста, не надо возражать, мы только теряем драгоценное время.
Она не решилась сопротивляться и исполнила его просьбу. Он снова взял ее за руку и принялся перебирать ее тонкие пальцы.
— Почему вы меня так боитесь? — вдруг в упор спросил он.
Она едва не подскочила, но он удержал ее:
— Вот видите!? Даже сейчас вы пытаетесь убежать от меня. Почему? Будьте хоть раз откровенны со мной. Я знаю, раньше я был груб с вами, но это в прошлом. Я не могу поверить, что вы до сих пор держите на меня зло.
— Конечно, нет…
— Тогда в чем же дело? Я мог бы предположить, что вы вообще боитесь мужчин, но это не так; ваше поведение при дворе свидетельствует об обратном.
— Вы же знаете, это всего лишь видимость, своего рода игра, и я никогда не захожу слишком далеко.
— Не сомневаюсь. Однако вы, к примеру, позволяете Ландрупсену делать то, в чем отказываете мне. Мне бы хотелось знать почему.
— А что, если я немножко влюблена в него?
— И поэтому вы боитесь меня?
— Нет.
— Тогда что же?
Она попыталась уйти от ответа: — Но с чего вы взяли, что я боюсь вас? Вот уж поистине странная мысль!
— Камилла, хотя бы раз скажите
— И вы мне обещаете, что мы тотчас же тронемся в путь?
— Может быть.
«Надо решаться», — подумала она. Совершенно ясно, что Филипп не двинется с места, пока не получит ответа на свой вопрос. Приходилось отвечать. В конце концов, это позволит ей высказать ему всю правду.
— Ну хорошо, вы правы, действительно вы иногда пугаете меня, — начала она. — И раз вы хотите услышать честный ответ, то знайте: вы слишком обольстительны.
— Слишком обольстителен?
— Да. С вами я всегда чувствую себя дичью, которую вы пытаетесь загнать и присоединить к своим охотничьим трофеям.
— И вам это не нравится?
— Разумеется, нет!
— Это любопытно, других женщин это никогда не смущало.
— Желаю им счастья!
— И если бы не это неприятное ощущение, то вы бы не стали бегать от меня?
— Без этого ощущения, господин Дон Жуан, вы перестали бы быть тем шевалье д’Амбремоном, чьим любовным подвигам завидуют все двенадцать пэров.
Досада, прозвучавшая в ее голосе, не ускользнула от Филиппа. Он никогда бы не подумал, что его многочисленные победы могут очернить его в глазах Камиллы. Неужели ей не нравится, когда вокруг щебечут жаждущие его внимания дамы? Неужели она хотела сохранить своего мужчину только для себя одной так же, как он сам желал изгнать из жизни девушки всех вьющихся вокруг нее претендентов?
Итак, она боялась принадлежать мужчине, который принадлежал многим женщинам! Изумленный подобным открытием, он даже не попытался удержать Камиллу, и та, встав, с решительным видом направилась к своему коню.
Однако ему удалось услышать из ее уст, что в ее глазах он обольстителен; впрочем, об этом он уже догадывался. Осталась настороженность, которую она испытывала к мужчине, пользующемуся неумеренным вниманием женщин. Если он хочет преодолеть эту настороженность, ему некоторое время придется вести жизнь аскета. Но способен ли он на это? Уже после трех дней воздержания он ощущал, как все тело его словно объято пламенем; мучения его еще усугубились после той ночи, когда ему пришлось раздевать пьяную Камиллу.
С другой стороны, требование девушки к ее избраннику — принадлежать исключительно ей — наполняло Филиппа радостью, ибо в будущем сулило ему неземное счастье. Цельная натура Камиллы не позволяла ей ничего делать наполовину; раз решившись, она не останавливаясь шла до конца.
Сейчас больше, чем когда-либо, он был уверен, что она создана для него. Но как убедить ее в этом?
Вскочив на Черного Дьявола, Камилла начинала проявлять нетерпение; она видела, что шевалье продолжает сидеть, погруженный в собственные мысли, и совершенно не расположен трогаться с места. Она испугалась, что своей прямотой оскорбила его. А именно сейчас ей ни за что на свете не хотелось бы обидеть его. В последнее время он был на удивление любезен и предупредителен с ней.