Единственная
Шрифт:
Подошли к карусели, и Вася тотчас заныл, что хочет покататься.
– Но карусель не работает, - объясняла она.
– Ты же видишь, она стоит.
– А я хочу.
Сергей Миронович подозвал охранника, деликатно стоящего в отдалении, что-то ему сказал. Через пять минут Вася и охранник восседали на лошадках из папье-маше, и карусель, заскрежетав, тронулась.
– А вы не хотите?
– спросил он.
– Нет. Я и в детстве не любила.
– Я нашел для вас работу в Смольном, в Наркомпросе. По-моему это ваше. Руководит товарищ Лазуркина, вы поладите, она дама интеллигентная...
– Я?!
– она задохнулась.
– Я не переходящее Красное знамя и не орден, чтобы вы... могли говорить о награде.
– Надя! Поймите меня, - он обернулся, смотрел жалко.
– Ситуация...
– Ситуации нет. Забудем этот разговор, его не было.
И вот на перроне он стоял, переминаясь, словно жмут сапоги, и среди смеющихся его широкое лицо с прищуренными глазами выделялось полным отсутствием оживления.
Иосиф несколько раз оборачивался и коротко взглядывал на них с Васей. Он тоже раскачивался, но это было обычное: он не умел долго стоять на одном месте.
Потом группа двинулась вдоль перрона от нее, и мимо вслед прошел человек в кепке. Он прошел торопливо, даже чуть не задел ее плечом, как это бывает с посторонними, но она узнала его: он был одним из тех, кто в Зоосаде подходил к Сергею Мироновичу поздороваться. Та же кепка восьмиклинка, те же усики "а la" Ягода. Просвистел свисток дежурного по перрону, она помахала приближающейся компании, подсадила Васю в вагон и вошла следом.
Смешно и неловко слушать музыку, стоя под окнами, но она не могла уйти, не дослушав, так и стояла, не обращая внимания на удивленные взгляды фланирующих курортников. Кто-то осторожно тронул ее за плечо, она обернулась и увидела доктора Менцеля. Он молча, жестом показал, что будет ждать ее на скамейке через дорогу. Она кивнула и снова обернулась к окну.
Через несколько минут она забыла, что ее ждут, помнила только одно плакать нельзя, нельзя плакать, потому что музыка сжала ей горло спазмом, потащила за собой в ту страну, где никогда не сбываются надежды и не приходят поезда, на которых можно уехать в другую жизнь. Когда музыка закончилась, она немного постояла, глядя, как скрипачи постукивают смычками по струнам под аплодисменты зала, потом повернулась и перешла дорогу. Доктор поднялся навстречу ей со скамьи: "Здравствуй! Как живешь, Надя?" сказал он.
Глава V
Первой мыслью была "Провокация!" То, о чем предупреждал Иван Павлович Товстуха. Он стоял перед ней в черном сюртуке, белый шелковый шарф, оттенял смуглость лица, глянец набриалиненных волос.
– Добрый вечер, доктор Менцель, - медленно произнесла она и двинулась вверх к отелю.
– Нам сюда, - он мягко взял ее за локоть и повел вниз к главной улице.
– Разве вы не Надя? Надя со странной фамилией Алли-лу-ева. Впрочем, для русских эта фамилия, наверное, нестранная. Подожди, не говори ничего. Мы уже близко от кафе. Сядем, ты меня разглядишь и вспомнишь.
– Я уже вспомнила. Богородское.
– Эрих, - подсказал он.
– Здравствуйте, Эрих, - она остановилась, откровенно разглядывая его лицо в свете фонаря.
– Вы очень изменились.
– Прошло четырнадцать лет, а ты...
– Но это "Здравствуй" осталось прежним без вэ и с раскатистым немецким эр. Какой странный случай.
Они подошли к кафе и к ним тотчас бросился метрдотель, провел к столику. "Как раз под горелкой, даме не будет холодно".
Метрдотель отодвинул для нее стул.
– Нет, этой чести я вам не уступлю, - сказал ему с улыбкой Эрих и помог ей сесть, ловко пододвинув под нее стул.
Сел напротив.
– Ты сказала - странный случай. Нет, это странный век. После работы с торфом я попал в чешский корпус, воевал на Урале, остался жив и вернулся на родину. Ты любишь Дворжака? Он любил железную дорогу и все, что с ней связано. Несколько лет моя жизнь была сплошной железной дорогой. Ты голодна? Советую форель. Этот оркестр, что ты слушала, не очень хороший. Они приезжают из Карловых Вар, так по-чешски называется Карлсбад, а Мариенбад, где нас с тобой свела судьба, по-чешски - Марианские Лазни, - он говорил без остановки, слова так и сыпались, при этом он сидел очень прямо и не сводил с нее глаз.
– Вы меня не гипнотизируете сейчас?
– О нет! Зачем? Я и так многое о тебе уже знаю, вернее понимаю. Под гипнозом ты говорила по-русски.
Она вздрогнула.
– Нет, нет, не беспокойся. Никаких тайн ты не выдала. Но сначала я подумал, что ты - русская шпионка. Я ведь узнал тебя сразу. Разве можно тебя забыть? Твои глаза, твои волосы, твои брови и эту расщелинку между передними резцами? Я был очень долго влюблен в тебя, я мечтал о тебе, как истинный Вертер. Ты помогла мне не умереть, не погибнуть, вернуться домой. Ты хочешь, чтобы я говорил о твоей болезни сразу?
– Нет. Потом. Я хочу красного вина, мы должны выпить за нашу неимоверную, необъяснимую встречу. Я ведь приехала в Карлсбад и не собиралась сюда, а потом доктор Стары посоветовал, я не собиралась следовать его советам, но вдруг села на поезд и приехала...
Метрдотель налил в его бокал немного вина, он попробовал, кивнул; метрдотель разлил вино в другие бокалы.
– Хорошее, старое, немецкое рейнское вино, но тебе можно только один бокал.
– Почему?
– Потому что сегодня ты приняла много кофеина, - очень легко сказал он. Поднял бокал, посмотрел его на свет.
– Оно такого же цвета как твоя брошь. Кстати, откуда у тебя чешские гранаты? Они тебе к лицу.
– Это старая семейная вещь.
– А камешек в кольце выпал, когда тебя ударили?
– Да. Когда меня ударили.
– Муж? Любовник?
– Муж.
– Он тебя часто бьет?
– Один раз.
– Как твой брат? Я помню он приезжал к вам, хороший юноша.
– Он болен... Психически.
– Ах так... А сестра? Ее звали Анна, не так ли?
– Да, Анна. С ней все хорошо.
– Ты замужем?
– Да. Я замужем, и у меня трое детей.
– Ты говорила - двое.