Эдуард Лимонов
Шрифт:
Советская власть была пожестче царских сатрапов: попади такая тетрадь в поле зрения сослуживцев Вениамина Ивановича (который, кстати, как и многие офицеры, «Никитку» не любил за сокращение армии и урезание пенсий военным) — мог бы Эдик и в тюрьму загреметь на долгие годы. Обратившись к справочнику «58.10. Надзорные производства прокуратуры СССР (март 1953–1991)», содержащему все дела по антисоветской агитации и пропаганде, мы обнаружим множество «убийц» Хрущева, о которых бдительные граждане доносили куда следует. Вот только несколько случаев за август — сентябрь 1957 года:
Батула А. Г., украинец без определенных занятий из города Сталино (нынешний Донецк), был задержан 23 августа 1957 года на станции Вапнярка Одесской железной дороги для выяснения личности
Рязанцев М. М. 14 сентября тоже в помещении вокзала на станции Клан Орджоникидзевской железной дороги нецензурно ругал Хрущева, советскую власть и правительство, говорил, что в них надо бросить атомную бомбу;
Галь Е. М., заведующий сельским магазином в станице Тамань Краснодарского края, распивая вино в буфете, говорил, что: «Пленум ЦК неправильно поступил, исключив Маленкова, Молотова, Кагановича и Шепилова из ЦК… Все они являются государственными деятелями, большими людьми… В этом виноват Хрущев. Я бы убил его».
Вопреки общепринятым представлениям, что «брали» по 58-й статье в основном либералов-антисоветчиков, среди осужденных было множество «диссидентов наоборот». То есть граждан, которые хвалили Сталина и представителей старой гвардии, типа Вячеслава Молотова, выражали недовольство решениями XX съезда КПСС, писали в ЦК письма о том, что верхушка партии продалась Западу и т. д. Ну и понятно, что в поле зрения спецслужб попадали лишь самые буйные, а вели разговоры на кухнях, что мало расстреливают воров, не стало порядка и вообще «за державу обидно», и разделяли такие настроения десятки миллионов советских людей.
Этот стихийный народный консерватизм, отступивший во времена перестройки и распада СССР, вернется многотысячными демонстрациями под красными и имперскими флагами в начале 1990-х и восторжествует в десятые годы следующего века, чему наш герой немало поспособствует.
Эпизод № 2. Диссидент Гершуни.
Желая прославиться и начать новую жизнь, в 1967 году юный поэт Лимонов перебирается в Москву со своей гражданской женой Анной Рубинштейн — полной красивой еврейкой, продавщицей книжного магазина в Харькове, благодаря которой он вошел в круги местной богемы. (Именно в общении с местными поэтами и родился шутливый псевдоним в духе Хармса и Введенского — Лимонов.) Денег у них нет, живет молодая семья впроголодь, однако же постепенно у него появляется довольно широкий круг общения среди столичной богемы, от официоза до полуподполья, населенного разного рода непризнанными гениями, авангардными художниками, скульпторами, писателями и прочими творцами. Лимонов кочует по их мастерским и квартирам, зависая неделями на дружеских пьянках или вписываясь в свободные комнаты. Сближается с неформальной поэтической группой СМОГ (Самое молодое общество гениев), созданной поэтом Леонидом Губановым, бывает в квартире Юрия Мамлеева в Южинском переулке, где собирается кружок литераторов-мистиков, изучающих глубины русского духа в ходе совместных возлияний и чтений декадентской поэзии, в общем, посещает все основные точки неофициальной Москвы.
«— Вы наверняка были знакомы и с кем-то из диссидентов?
— У меня были довольно близкие отношения с Володей Гершуни, который советскую власть ненавидел. Мне оставили ключи от квартирки на Власовом переулке в центре Москвы, на первом этаже, и просили, чтобы я его пускал на ночь. Там были две крошечные комнаты, внизу был угольный склад, это школа, бывшего директора школы квартирка. Я ему оставлял окно открытым, и он ночами по крыше угольного склада в окно входил, и мы с ним беседовали на разные темы. Он мне приносил “В круге первом”, отпечатанный на машинке, “Мои показания” Марченко… Ругались страшно.
— Вы защищали советскую власть?
— Да, но тем не менее как-то меня вот эта блатная романтика оппозиционная задела. Я не даю оценки, но все это как-то действовало».
Владимир Гершуни был к тому времени уже ветераном диссидентского движения. Поэт и
При чтении Марченко у Эдуарда вызвала протест сцена, где заключенный в лагерной санчасти отрезает свой член и бросает к ногам врача. «Не верю!» — говорил он Гершуни.
Предметом дискуссий в 1968 году у них служил и ввод советских войск в Чехословакию, который Лимонов защищал, а Гершуни называл вторжением. Любопытно, что ранее, во время поездки в Харьков, он спорил о том же с отцом. Только тогда Эдуард защищал Пражскую весну, а опытный советский офицер объяснял, что СССР нельзя давать слабину после вторжения американцев во Вьетнам. В итоге он сына переубедил.
Гершуни был классическим левым либералом, как и большинство тогдашних диссидентов. Вообще диссидентское движение в 1950-е годы зарождалось как марксистское, ведь советские люди воспитывались в принципах марксизма и имели весьма смутные представления об идеологических альтернативах этому учению. Однако «Капитал» был доступен всем, и пытливый читатель сразу замечал резкое расхождение его модели социалистического государства и той, что была реализована в СССР. Так появились истинные марксисты-ленинцы, ругавшие официоз за предательство идеалов отцов-основателей. Постепенно движение стало эволюционировать в сторону либерализма; события в Чехословакии и появление «Хроники текущих событий» отражали именно этот период.
Уже во времена распада СССР, как утверждали знакомые Гершуни, он нещадно ругал Лимонова за патриотическую публицистику конца 1980-х. Сам же Эдуард отмечал, что, при всей противоположности взглядов, Владимир подействовал на него в плане бунтарства, бесстрашия и радикализма и что, возможно, противостояние с властями ельцинской и путинской России связано с тем, что «Володькина закваска во мне бродит».
Итак, зафиксируем, что диссидентом Лимонов никогда не был, хотя в его круге общения в Москве таковые встречались и на него повлияли.
А возвращаясь к теме «диссидентства наоборот», надо отметить, что среди советских инакомыслящих встречались самые разные люди: были и русские националисты, и маоисты, и даже люди, называвшие себя национал-большевиками.
К примеру, так называемая «группа Фетисова», созданная в середине 1950-х годов в Институте комплексных транспортных проблем молодыми учеными Михаилом Антоновым и Александром Фетисовым. Они понимали национал-большевизм как необходимость «совершенствования советской власти в интересах русского народа», выступали против критики культа личности Сталина (Фетисов в знак протеста против решений XX съезда вышел из КПСС в 1956 году), а также утверждали, что экономика СССР является «недостаточно советской, недостаточно социалистической», рабочий класс мало привлекается к ее управлению. В работе «Построение коммунизма и проблемы транспорта» Антонов писал о том, что достичь этой цели можно куда быстрее, чем предусматривает ревизионистская хрущевская программа. Не были фетисовцы чужды и идеям дезурбанизма — то есть расселения больших городов и создания принципиальной иной среды обитания для человека нового общества. Что касается национального вопроса, то Карла Маркса, который был для членов группы абсолютным авторитетом в области экономики, они считали при этом русофобом, а одной из главных проблем СССР называли засилье «инородческого элемента» во властных структурах.