Эдуард Лимонов

Балканский Андрей

Эпизод № 5. Запад.

В 1974 году Эдуард и Елена покидают Советский Союз и через Вену и Рим переезжают в Нью-Йорк. Некоторое время Лимонов работал в эмигрантской газете «Новое русское слово». Там судьба свела его с линотипистом Борисом Ковердой — убийцей советского дипломата Петра Войкова в 1927 году, в годы войны подвизавшимся фельдфебелем зондеркоманды нацистов на территории Польши и СССР и сумевшим тихо дожить свой век в Америке. В рассказе «Коньяк Наполеон» он выведен под фамилией Кружко как тяжелый, психически неуравновешенный человек с темным прошлым. У Эдуарда во время застолья в типографии случился с ним конфликт. Пожилой психопат бросился на него с молотком, а затем написал заявление

редактору, что Лимонов пытался его убить, оставшееся, впрочем, без последствий: «Можете гордиться. Он, говорят, евреев и коммунистов отстреливал, а вот вас испугался. Донос начальству настрочил…»

В «Слове» наш герой долго не задержался. Сама среда эмигрантов, одновременно ностальгировавших по родине и ненавидевших ее, вызывала у него раздражение. «Русская газета пахнет могилой и старческой мочой», — характеризовал он коллег по редакции.

За пять прожитых в Америке лет Лимонов познал ее целиком и полностью, до самого социального дна, проживая одно время в дешевом отеле с проститутками и неграми-драгдилерами и сменив множество профессий — от рабочего-ремонтника до прислуги в доме миллиардера. (Одной из лучших сцен в романе «История его слуги» является прислуживание им за столом Иосифу Бродскому, явившемуся в гости к его хозяину.) Именно знание этой настоящей, а не картинной американской жизни и отличало его от того же Яковлева, смотревшего на Канаду из окна посольства или дипломатического лимузина, или изумленных обилию сортов колбасы в магазинах советских журналистов-международников, втайне обожавших тот образ жизни, который им положено было обличать.

Лимонову довелось узнать, что американское общество не очень-то восприимчиво к критике. В мае 1976-го он даже приковывался наручниками к зданию «New York Times», требуя публикации своих текстов, — это можно назвать протонацбольской акцией. Через 20–30 лет приковывание наручниками к различным министерствам и ведомствам, кабинетам высоких чиновников и даже к ним самим станет одним из излюбленных приемов акций прямого действия национал-большевиков. Правда, в России это повлечет за собой куда более тяжкие последствия, чем на Западе.

Неудивительно, что из-за такого поведения буйный русский эмигрант вновь попадает в поле зрения спецслужб, теперь уже ФБР.

«— Что для вашей политической жизни означали более пятнадцати лет, проведенных в Америке и во Франции?

— Огромную школу прошел, конечно. Когда я приехал на Запад, то началось такое обучение сразу же. Начиная с Австрии (мы же вначале в Вене прожили какое-то время) и далее — по крупицам стала собираться вот эта отвратительная мозаика западной жизни. Собственно, то, о чем меня предупреждали мои друзья, австрийские социалисты. Там были еще — я забыл фамилии — с одним из них мы даже переводили Тракля (это великий австрийский поэт, погибший в 1914 году, он покончил с собой в госпитале), то есть он мне приносил подстрочник. Далее на пути в США я познакомился — по-моему, его звали Патрик Кэмпбелл — бывший сотрудник ЦРУ, который работал руководителем Толстовского фонда. Я приходил к нему какое-то количество раз, бухал он со мной, видимо, интересно ему было, и он мне рассказывал, как боролся против коммунистической опасности, а потом в один прекрасный день увидел, какая за этим паутина, ложь и прочее.

Я встречался еще с рядом людей, которые откровенно платили эмигрантам из России за информацию в виде статей. Потом был Нью-Йорк с огромным количеством проблем, эта вот жизнь мигранта. Первое, что я сделал в Америке, — отправился на собрание троцкистов, Социалистической рабочей партии, потом палестинская была партия.

Как снежный ком все это нарастало, у западного мира появились детали. Я их стал регистрировать, писать статьи. Я тогда написал статью “Разочарование”, за что меня выгнали из “Нового русского слова”. Эти статьи были подхвачены советской прессой. Связей у меня с ней не было, я и не хотел их иметь».

Именно

в это время Лимонов переживает кризис: от него уходит любимая Елена, он бродит по Нью-Йорку в полубессознательном состоянии. И в это же время, в 1976 году, он пишет свои лучшие книги, сделавшие его знаменитым, — «Это я, Эдичка» и «Дневник неудачника».

Создать настоящий скандал в мировой литературе после всех книжных революций XX века, сексуальных и наркотических, от Генри Миллера до Уильяма Берроуза, было почти невозможно. Тем более — для русского автора. Ведь русская литература и в эмиграции оставалась этаким междусобойчиком для своих. Ну кому при всем уважении в США нужны были Сергей Довлатов или Василий Аксенов? Разве что с политической точки зрения, как обличители советского строя. Лимонову же, хоть и не сразу, это удалось.

Тридцать шесть американских издательств, куда настойчивый автор отправил свою книгу, отказались от нее. Один из редакторов писал в ответном письме, что нашел «раздражающим» выведенный в книге портрет США. (Еще бы!) Впервые «Эдичка» вышел осенью 1979 года на русском языке в только создававшемся издательстве «Руссика». Ради того, чтобы не быть проклятым всей русской эмиграцией, им пришлось переименоваться в «Индекс-пресс». (Одновременно в знаменитом издательстве «Ардис» вышел сборник стихов «Русское» в аскетичной белой обложке. Автор как-то прикупил его на букинистическом развале в ДК Крупской и теперь гордится библиографической редкостью у себя на полке.)

В 1980 году Лимонов переезжает во Францию. Здесь он наконец находит издателя для франкоязычного варианта «Эдички», который вышел под эпатирующим названием «Русский поэт предпочитает больших негров». Именно с этого издания началось триумфальное шествие книги по миру. Правда, более отражал суть книги заголовок немецкой версии — «Fuck off, Amerika».

В 1982-м, находясь по делам в Лос-Анджелесе, он знакомится в ресторане с уехавшей в Америку из Ленинграда и ставшей там моделью и ресторанной певицей «сумасшедшей русской» Натальей Медведевой. Во Францию они возвращаются уже вместе, Наталья станет третьей женой Лимонова. Безусловно, из всех женщин Эдуарда только Медведева представляет собой фигуру под стать ему. Это союз равных, как в личных отношениях, так и в творчестве, хотя влияние мужа весьма ощутимо в ее книгах, статьях и песнях.

В Париже Лимонов пишет трилогию — «У нас была великая эпоха», «Подросток Савенко», «Молодой негодяй» — о своем харьковском детстве-отрочестве-юности. Многих читателей, привлеченных бунтарством и скандальностью его первых книг, удивили весьма теплые воспоминания о советском детстве героя и апология послевоенной сталинской «великой эпохе».

Здесь мы сталкиваемся с вечным вопросом, насколько написанное литератором от первого лица можно считать достоверным и стоит ли отождествлять автора с его героем.

Если говорить о харьковском периоде, то, наверное, лучший эксперт в этом случае — Раиса Федоровна Савенко. «Он вообще фантазер страшный, — говорила в середине нулевых годов мама Эдуарда интервьюировавшему ее Дмитрию Быкову. — Вы, когда читаете “Молодого негодяя”, все делите на два: там фантазий очень много. Он с детства придумывать любил».

Впрочем, как свидетельствуют дожившие до наших дней товарищи юности Лимонова, а также харьковские краеведы, в целом он оставил вполне близкий к жизни портрет города и горожан тех лет. Более того, именно с Лимоновым теперь связан славный образ советского промышленного центра, города пролетариев, гопников и поэтов, который сейчас старательно пытаются ликвидировать киевские власти. Когда-нибудь, вероятно, увидит свет путеводитель по лимоновскому Харькову, как сейчас по пушкинскому Петербургу или ленинскому Симбирску-Ульяновску. Что Александр Сергеевич, что Владимир Ильич, что Эдуард Вениаминович — люди весьма активные, много перемещались в пространстве, жили по разным адресам, а значит, материала для такого издания найдется немало.