Ее словами. Женская автобиография. 1845–1969, Мартенс Лорна

Ее словами. Женская автобиография. 1845–1969

на обложку

Мартенс Лорна

Шрифт:

«Детство в Новой Англии» – это книга об интересной судьбе. Читателю быстро открывается приятная личность Ларком-рассказчицы. Рассказчица – женщина шестидесяти пяти лет, которой Ларком была на момент публикации книги: мудрая, скромная, жизнерадостная, принимающая то, чего она добилась сама, и то, что принесла ей судьба. Из-за нужды она посвятила годы своего становления, начиная с одиннадцати лет, труду, который не имел ничего общего с ее талантами и устремлениями. Из того, что другие могли бы рассматривать как невзгоды, она вынесла лучшее: приняла свой путь и в конечном счете гордилась фабрикой Лоуэлла, фабричными девушками и их усилиями по самосовершенствованию, в том числе изданием газеты, выходившей два раза в месяц. Ведь фабрика была не просто тяжелым трудом по тринадцать часов в день. Помимо преподавания и работы в качестве домашней прислуги, в Соединенных Штатах это был один из первых доступных женщинам способов заработать деньги. Работа на фабрике давала девушкам экономическую свободу и, поскольку туда съезжались со всей Новой Англии, новый жизненный опыт. Люси разрабатывает собственную философию и может поделиться мудростью. Эта мудрость, очевидно, дается ей честным тяжелым трудом, так что ее нельзя обвинить в проповеди банальностей. Она пишет, чтобы передать опыт юным девушкам. Смысл жизни для нее – это «любовь, служение, самопожертвование ради блага других» 40 . Ее взгляд на то, что значит быть женщиной, таков: «Сотворяя [девушку,] Бог не совершил ошибки. Он послал ее в мир полной силы и желания помогать; и только Он знает, насколько его мир нуждается в помощи… Ничто не может

лишить ее естественного инстинкта помогать, ее неотъемлемого права утешительницы». Или еще: «Их реальная сила, божественное женское начало, заключается в том, чтобы получать и давать вдохновение». Кроме того, Ларком призывает к женской солидарности, отмечая женскую склонность мелочно оценивать других женщин как недостойную. Скорее, «первая обязанность каждой женщины – признать взаимные узы женщин всего мира». О собственной жизни она пишет: «Я была рано избавлена от великой ошибки, потому что начинать жизнь с надеждой или желанием, что она будет простой – это величайшее из заблуждений». Таким образом, ее философия призывает девушек максимально использовать то, что кажется неизбежной судьбой большинства женщин. Ибо какая женщина того времени не поступалась своими ранними устремлениями по той или иной необходимости?

Larcom L. A New England Girlhood. P. 105. Далее в абзаце: P. 117–119, 146.

Режим «мы» не стал ключом к будущему жанра англоязычной женской автобиографии детства. Тем не менее после Ларком некоторые авторы детских автобиографий использовали эту модель в своих произведениях. Например, в написанных для детей мемуарах уроженки Бостона Лоры Ричардс «Когда я была в твоем возрасте» (1894) местоимение «мы» превалирует настолько, что эту книгу нельзя считать автобиографией. «Уилтширское детство» (1929) Иды Гэнди – это очаровательная, идиллическая история о том, как она росла в укромной сельской местности Уилтшира, где автор, ее братья и сестры провели свое «на редкость счастливое и беззаботное детство» 41 . В главах, содержащих описание Уилтшира, а также детских забав, прослеживается как бы расширение пространства от дома к окрестностям, которые семеро детей министра считали своим королевством. «Лондонское дитя семидесятых» (1935) Мэри Вивиан Хьюз – история жизни в обычной лондонской семье, игр и приключений автора и ее четырех старших братьев – относится к тому же типу, равно как и рассказ «Милли» Элеоноры Маргарет Акланд в ее «Прощай, настоящее: история двух детств» (1935). Обе писательницы организуют свои детские воспоминания по темам, иллюстрирующим совместную деятельность братьев и сестер. Вышедшая в том же году в Канаде автобиография детства и юности Нелли МакКланг «На Западе: моя собственная история» (1935) отлита по той же форме, хотя автор – известная канадская феминистка и общественная деятельница – позаботилась о том, чтобы описать свою личность, рассказать о своих поступках и чувствах и представить собственные идеи о правах женщин.

Gandy I. A Wiltshire Childhood. London, 1929. P. 20.

Позже еще две женщины из Новой Англии, как и Ларком, – одна из ее поколения, другая моложе – опубликовали автобиографии детства и юности, во многом напоминающие «Детство в Новой Англии», но не перенявшие режим «мы». Клара Бартон (1821–1912), известная как основательница Американского Красного Креста, была современницей Люси Ларком и, как и она, родилась в семье массачусетских янки * . Как и Ларком, она написала автобиографию «История моего детства» (1907) в старости, она так же упоминает, что сделала это по предложению других, и так же обращается к юной аудитории. Бартон даже предваряет повествование о своем детстве парой писем от школьников, в которых они просят ее рассказать о ранней жизни. Она посвящает свою книгу таким детям, уточняя, что книга будет небольшой, чтобы ее было легко читать детям. Однако, по сравнению с Ларком, автобиография Бартон не нравоучительная. Кажется, она просто рассказывает о том, что помнит, не преследуя специальных целей. Кроме того, ее история – это не история «мы». Младшая из пяти детей, «на добрый десяток» 42 лет моложе ближайшей к ней по возрасту сестры, Бартон часто оставалась одна, за исключением того периода, когда семья жила на ферме с вдовой и ее детьми. Она просто рассказывает свою историю, не анализируя, оставляя читателю возможность самому решать, как все сложилось и как та девочка стала женщиной, написавшей книгу. Как и Ларком, относительно других людей она пишет, руководствуясь правилом «хорошо или ничего», однако, в отличие от первой, приписывающей себе веселый нрав, Бартон подчеркивает, что испытывала трудности: она была чрезвычайно чувствительным ребенком, стеснялась окружающих, робела и чрезмерно боялась причинить кому-то обиду. Таким образом, спустя восемнадцать лет после книги Ларком Бартон делает шаг в сторону автобиографии-исповеди. С должной скромностью она рассказывает, как встала на путь, которым следовала всю дальнейшую жизнь: ее старший брат упал с крыши сарая и был тяжело ранен, и в свои одиннадцать лет она добровольно взялась ухаживать за ним и делала это в течение двух лет. Однако главной своей чертой она продолжает называть болезненную робость, и это притом, что она хорошо успевала в школе и бесстрашно участвовала в мальчишеских спортивных развлечениях, таких как катание на коньках. Наконец, ее родители, озадаченные ее воспитанием и будущим, последовали совету известного френолога направить ее на педагогическую стезю. Так, еще будучи подростком, Бартон нашла призвание, в котором преуспела, не в последнюю очередь потому, что имела дело с мальчишками. Она упоминает «нашу милую поэтессу Люси Ларком» 43 , потому что та тоже некоторое время поработала на текстильной фабрике. Но Бартон уточняет, что делала это добровольно, на фабрике, принадлежавшей ее братьям, и, в отличие от Ларком, была далека от звания героини ранней американской промышленности. Ее семья была благополучной, и она не испытывала трудностей.

«Янки» в данном случае, вероятно, используется в своем первоначальном значении как прозвище жителей Новой Англии. Во время Войны за независимость в Северной Америке (1775–1783) британские солдаты называли «янки» восставших колонистов, позже прозвище распространилось на всех жителей северных штатов, а в настоящее время – на уроженцев США в целом. – Примеч. пер.

Barton С. The Story of My Childhood. New York, 1907. P. 12.

Ibid. P. 108.

Кэролайн А. Стикни Криви (1843–1920) фактически училась у Ларком английскому языку в Уитоне * . Ее «Дочь пуритан: автобиография» (1916), написанная через 27 лет после автобиографии Ларком, рисует очень похожую картину воспитания в Новой Англии, но оформляет ее совершенно иначе. Криви не использует «мы» и не обращается к молодой аудитории. Она рассказывает собственную историю прямо и довольно подробно и включает в публикацию множество фотографий людей и мест. Ее цель – документировать, а не поучать или вдохновлять. Она заявляет, что два поколения спустя хочет описать воспитание детей в минувшие годы: религиозное, строгое и суровое. Многие элементы совпадают с рассказанным Ларком: дочери все так же должны были шить домашнее белье, дети находились под минимальным присмотром, но мораль была строгой (как и Ларком, Криви украла немного денег и мучилась чувством вины), все так же к воскресному столу накануне готовили печеные бобы и темный хлеб * ,

все та же этика бережливости. Но все это показано через совершенно другую оптику, чем у Ларком: сквозь призму времени, когда многое в Америке, и особенно религиозные верования и обычаи, безвозвратно изменилось. Криви пишет о медицинских вопросах, которые попадали и в поэтический объектив Люси Ларком: об использовании пиявок и кровопусканий, о пренебрежении к микробам и возможности заражения. Однако и тут ее точка зрения отличается. Она подчеркивает, что со времен ее детства медицина добилась огромных успехов. Она излагает свои старомодные взгляды на животрепещущую проблему «женского вопроса». Как и Ларком, она верит в «идеалы истинной женственности <…> исцеляющей и утешающей» и провозглашает «бесчестием» «то, что называется феминизмом» 44 .

Wheaton Female Seminary – ныне колледж Уитона. – Примеч. пер.

Пуритане придерживались строгого соблюдения субботнего покоя: празднование воскресенья в качестве «христианской субботы» – Sunday Sabbatarianism, когда день посвящался только молитвам, а развлечения и работу (стало быть, и приготовление пищи) следовало отложить на другие дни. – Примеч. пер.

Stickney Creevey С. А. A Daughter of the Puritans: An Autobiography. New York, 1916. P. 270, 271.

Различия между произведениями Ларком, Бартон и Криви типичны для тех изменений, которые произошли в женской англоязычной автобиографии детства к началу XX века. Документальная работа Криви уже предваряет те ретроспективные автобиографии, которые будут изобиловать в межвоенные годы.

Исследование

Автобиографическая книга «Та, кого я знала лучше всех: воспоминание о разуме ребенка» (1893) Фрэнсис Элизы Ходжсон Бернетт является новаторской по нескольким причинам. Здесь появляется новая мотивация, которая определит многие последующие произведения в этом жанре: автор стремится передать образ мышления ребенка. Бернетт превращает жизнь детского разума в необыкновенную драму. Работа многим обязана необыкновенной манере повествования. Произведение написано с использованием третьего лица. Ребенок – это «она», а рассказчица – «я». Ребенок – это «Маленький человек», а рассказчица – это та, кто помнит ребенка и с заинтересованным любопытством возвращается к нему в памяти. Эта описательная позиция и использование личных местоимений приводят к резкому разделению между рассказчицей и ребенком, подчеркивая, что они не идентичны. Рассказчица, однако, кажется идентичной автору – самой Бернетт.

Взгляд рассказчицы-автора на (нетождественного обеим) ребенка имеет уникальное преимущество. Бернетт, известная как автор многих детских книг, в том числе «Маленький лорд Фаунтлерой» (1886), пишет здесь о «той, кого я знала лучше всех». Таким образом, Бернетт получает преимущество: она описывает, каким ребенком когда-то была, но избегает ловушек жанра и необходимости предстать перед читателями, чтобы «рассказать свою историю» (хотя читатель понимает, что все именно так). Какие же ловушки поджидают авторов автобиографий? Одной из них в ту эпоху было бы обвинение в самонадеянности. Бернетт виртуозно справляется с этой опасностью, искусно освобождая себя от автобиографического высокомерия заявлением, что ребенком, которого она описывает, мог бы быть любой другой творческий ребенок. Она начинает предисловие фразой, напоминающей дипломатичные объяснения Люси Ларком:

Я должна была бы испытывать нешуточную робость, представляя миру такой автобиографический набросок, как этот, если бы только я не чувствовала себя освобожденной от любых обвинений в дурном вкусе уверенностью, что с тем же успехом я могла назвать книгу «История любого Ребенка с воображением» 45 .

Третье лицо, «она», дает рассказчице большую свободу. Это позволяет ей сохранять собственный голос, мудрость, ум, мастерство рассказчицы. Это поддерживает «исследовательский» аспект книги, рассматривая ребенка как «случай» или пример. Это также помогает ей превратить собственную личную историю в очаровательную и интересную повесть. Бернетт пишет легко. Возникает ощущение, что она не воспринимает себя чересчур серьезно.

Hodgson Burnett F. H. The One I Knew the Best of All. New York, 1893. P. vii.

Можно только восхищаться тем, как Бернетт разработала повествовательную форму, позволившую ей объединить исследование, детскую автобиографию и повесть в одном произведении. Я говорю «автобиография», потому что, несмотря на первоначальные возражения автора, уникальность ребенка и самой истории становятся все более очевидными. Книга превращается в повесть о том, как маленькая девочка стала писательницей. В процессе она переходит от типичного к культурно-историческому: показывает, на какие невероятные уловки должна была пойти девушка, чтобы стать писательницей в США в 1860-х годах. Фрэнсис обращается к редакторам «сэр» и подписывается «Ф. Ходжсон», в ответ она получает письма, адресованные «сэру».

Как и Доде, Бернетт подчеркивает, что это воспоминания. Бернетт проявляет более острый теоретический интерес к памяти, чем Доде: например, ее интересует точный возраст, когда появляется память, – вопрос, на который она отвечает, показывая, что память пришла к ней с самоощущением и мыслями:

У меня нет никаких воспоминаний о столь раннем периоде в ее жизни, когда она еще не была отдельной маленькой личностью. О тех временах, когда она не была настолько взрослой, чтобы достаточно ясно формулировать для себя собственные мнения, я ничего не помню, при этом я отчетливо помню события, произошедшие до того, как ей исполнилось три года.

Бернетт писала в эпоху, когда наука только начинала интересоваться вопросами памяти, и делала собственные эмпирические наблюдения. Некоторые из ее выводов сегодня покажутся сомнительными. Например, она предполагает, что ее ранние воспоминания точны: «[Задавать вопросы] – это очень четкое воспоминание для меня»; «Я вижу уютную английскую спальню» 46 . Она добавляет, как и Доде, что ее ранние воспоминания похожи на вспышки: «Возможно, интерес к таким воспоминаниям несколько усиливается тем фактом, что они всплывают только эпизодами, и у этих эпизодов, кажется, нет ни начала, ни конца». Затем, хотя она подразумевает, что воспоминания начинаются с ощущения себя, она предполагает, что и мысли, и память предшествуют языку – вывод, который сегодня может быть оспорен. Она говорит, что у нее есть четкие воспоминания с возраста двух или трех лет, до того как появились «слова». Рассказывает она и о сложном моральном вопросе, связанном с тем, как говорить правду и при этом быть вежливой, когда ее спросили, нравится ли ей непривлекательное имя, которое дали дочери друзья семьи. Наконец, она касается загадки, почему она помнит одно, а не другое. Так, она запомнила встречу с полицейским, когда ей было около четырех лет, но не помнит смерть отца. В том, что Бернетт называет свое время «детским веком», когда в детях видят «будущие умы, взращивание и опека которых является радостным долгом разумной зрелости», Салли Шаттлворт усматривает подтверждение осведомленности Бернетт о зарождающихся исследованиях детства 47 . Если бы Бернетт была в курсе исследований детской психологии, это бы объясняло ее научный интерес к появлению самоощущения, мыслей, памяти и языка.

Ibid. P. 4. Далее в абзаце: P. 5, 8, 110.

Shuttleworth S. Inventing a Discipline: Autobiography and the Science of Child Study in the 1890s // Comparative Critical Studies. 2005. Vo. 2. № 2. P. 143–163, здесь 155.