Ее величество
Шрифт:
– Они долговечнее тех, что построены на влюбленности, но не на любви, – уточнила Аня.
«Аня зачинщица наших споров? Она их возглавляет? Ей многое хочется понять, чтобы использовать в воспитании своих подопечных? И меня надеется втянуть в новую «обстоятельную» беседу? Не выйдет, не поддамся на провокацию. Я слишком устала. Лучше вздремну под выразительный шепот подруг», – подумала Лена.
– …А Эмма продолжала делиться со мной своей болью: «Ослепленный неутолимой жаждой восхваления, Федор недолго разделял со мной восторг нашей счастливой семейной жизни... Теперь он уже не чувствует ни неловкости, ни двусмысленности своего положения
«И ты согласна всех собак на них спустить? А может, лучше на него? Довольно, сама доводишь себя до состояния полного внутреннего насыщения тоской», – возмущалась я.
«Федора уже не переделаешь, – перебила меня Эмма. – Порядочные для него стали бесцветны и безвкусны, как дистиллированная вода. Он сделался падким на грязь. Мне казалось, что после свадьбы он многое понял и принял во мне. Тогда я была еще убеждена, правда, без всяких к тому оснований, что ради меня он… – Эмма тяжело и судорожно вздохнула. – Что меня ждет в обозримом будущем, если даже не брезжит намек на его перерождение в лучшую сторону? Может, все же развестись?»
«Госпожа Элеонора Рузвельт – жена одного из американских президентов – говорила: «Уверенность приобретается тогда, когда вы начинаете делать то, что казалось вам не по силам».
«Если бы дело касалось только меня, я без сомнения давно бы сбросила оковы».
«Воображаемое и действительное – вещи несоизмеримые и не соразмерные, – констатировала я строго. – Я, лично, за развод. Сама встань за командный пульт управления семьей и заново обретешь весь мир».
«Я и так у руля. Глупая, поначалу я верила в непреднамеренность поведения Феди, старалась смягчить ему муки совести, хоть и воротило меня от собственной неестественности, наигранности. Своим осторожным, неприметным участием я пыталась помочь мужу выбраться из лжи, чтобы он остался достойным человеком, казнилась, если была с ним резка. Но все это не помогало к нему приблизиться. Я хваталась за соломинку. Конечно, меня преследовало ощущение бесполезности моих стараний. Я совершенно раздавлена, честно говоря, давно ожидаемым…
Сунулась к его отцу – он с ними давно в разводе, – но ушла не солоно хлебавши. Вот тогда-то во мне что-то окончательно, разрушительно изменилось. Я больше не верила в способность мужчин любить. И гнетущие мысли, от которых я упорно старалась отделаться, больше не покидали меня. Собственно, они стали периодически ко мне возвращаться после каждой ссоры, подкрепляя и подпитывая ревность... А Федор еще на мне вымещал и свои неудачи на стороне. Как я поняла, для него такое поведение в порядке вещей. Злится на одних, всех собак спускает на других. Хотя на фоне всего остального эта такая малость!.
Сделав пугающее открытие, я запаниковала. Стала задумываться о своей незавидной доле, всеми правдами и неправдами пыталась держать мужа под контролем, под пристальным вниманием. Как же, семья – это святое! Многие так живут. Была терпелива и добродетельна, худо-бедно склеивала наш общий быт. На многое закрывала глаза, пыталась не придавать значения задержкам. Сквозь пальцы смотрела на Федину нетрезвость. Надеялась, образумится. Но фривольные приключения все равно выплывали наружу, обиды не улетучивались. Они все длились и длились…»
«Нежелание видеть не делает
«Все мои попытки наладить отношения наталкивались на ледяное безразличие. Я чувствовала себя несчастной и полностью опустошенной, но еще не сознавала, что на руинах моей любви уже не воскресить и не взрастить прежних отношений. Не понимала, что дальше будет только хуже», – говорила Эмма задумчиво, точно загипнотизированная этой жестокой мыслью.
Она смолкла, словно нырнула в глубину своих переживаний и затерялась в мире печального воображения.
«Инна, остановись! Я изнемогаю…» – тяжело шевельнулось в голове Лены. Но звукового оформления ее мысли не получили.
«Ничего тут другого не скажешь: в разрушении семьи Федька преуспел. А ты не от мира сего, моя девочка. Ох, попадись он мне, вмиг с него сползла бы самодовольная ухмылка! Я бы пистон ему в одно место вставила… и так отфутболила… Он бы пулей от меня полетел. Я бы так его отделала всем, что под руки подвернулось, век бы меня помнил и больше никогда не посмел…» – говорила я в запале, и глаза мои наполнялись злыми холодными слезами мести.
«Перерождение возможно разве что только в тюрьме, да и то, как правило, в худшую сторону. Вот и я наконец поняла бесполезность своих усилий. А может, исчерпала свое терпение и всепрощение. Но ведь происходило же превращение некоторых наших вроде бы никудышных девчонок в достойных!»
«Там совсем другое было. Они хотели стать лучше».
«Я утвердилась в своем мнении и наконец прекратила бороться. И все у нас покатилось по заведенной Федей наезженной колее. А в голове моей, как на старой затертой пластинке, всё продолжало крутиться: «за что, за что, за что?..»
Ни разумом, ни сердцем я не понимаю, как ослабить неутихающие душевные муки, как положить конец этой пытке. Я не впадаю в прострацию, я не выхожу из нее вот уж несколько лет. Я все эти годы нахожусь в состоянии стресса. Если бы я плакала, мне было бы легче. Но у меня уже нет сил на слезы, на эти тусклые алмазы сердца. Я внутри будто вся высохла и кристаллизовалась».
«Еще бы. После того, как этот гаденыш на слезные железы будто ногами давил…»
«Я почему-то лет пять совсем не могла думать о своей беде, только страдала. Зомбированный мозг настойчиво отвергал все попытки анализа. Душила и держала в тисках обида. Во мне будто сломалась система охраны души. Боль заполонила ее до предела, и она больше ничего не вмещала. Моя любовь как зубная боль. Это не жизнь, а низвержение в ад… Наконец произошел перелом. Как сказали бы врачи, я преодолела кризис и стала осознанно делать попытки рассуждать и запрещать самой себя жалеть», – голосом усталого безразличия рассказывала мне Эмма.
«Мне Ленина бабушка говорила, что такие долговременные «столбняки» для организма бесследно не проходят. Перебарывай себя, – остерегала я Эмму. – И запомни одно жестокое правило: если виновный не наказан, то расплачивается невиновный. А я считаю, что каждый сам должен платить за свои грехи, и стараюсь в своей жизни этого придерживаться».
«Чтобы быть наказанной, не обязательно быть виновной». Это я поняла еще в детстве», – грустно усмехнулась Эмма.
«Да тут целая трагическая поэма! И кто из нас больше писатель? – сквозь дрему слушая подругу, усмехнулась Лена. – Знали бы мужчины мысли и чувства оскорбленных женщин, решающихся на невозможное!.. Еще быстрее сбегали бы от них?.. Да… неизвестно, за какой стеной и за каким забором сумасшедший дом... А мужчины грешат тем же? Они в той же степени чувствительны? Только реакции, наверное, иные, чем у женщин».