Эффект Лотоса
Шрифт:
Это рана, которая никогда не заживет.
Дверь в номер открывается, и я подхожу к раковине, чтобы открыть кран. По разгоряченным ладоням течет холодная вода. Я плескаю ее в лицо, пробуждаясь от прошлого, прогоняя горькую тошноту.
— Ты закончила писать? — спрашивает Рис из комнаты.
— Да. Спасибо. — Мне трудно писать в чьем-то присутствии. Рис знает, что я легко отвлекаюсь и лучше всего работаю в одиночестве, и, хотя его было нелегко уговорить, он согласился дать мне полчаса в качестве компромисса за то,
Мне следовало использовать это время, чтобы поработать над историей Джоанны. Вместо этого что-то внутри меня жаждало открыть мою книгу. Возможно, именно тот факт, что у Джоанны было не так много друзей, заставил меня снова зайти на страничку Кэмерон и вспомнить ту нашу встречу в больничной палате.
«Он должен заплатить».
Холодок касается задней части шеи, и я растираю ее. Я должна перестать ассоциировать себя с жертвой. Кэм была расстроена. Если эти воспоминания реальны, то, конечно, в тот момент она злилась на Дрю. Я сама была зла и обижена. Именно поэтому мы и пошли в «Док-Хаус».
Вот и все, что значили слова Кэм.
Мы все двинулись дальше.
Я закрываю глаза и слышу, как Рис приближается к ванной.
— Я подумывал снова связаться с мисс Делани, чтобы узнать, поддерживала ли жертва связь с кем-нибудь из прошлой жизни.
Когда я открываю глаза, то вижу в зеркале его отражение. Он закатал рукава рубашки, и теперь протягивает мне бумажный стаканчик, прислонившись к дверному косяку.
— Вообще-то я думала о том же. — Я поворачиваюсь и беру стаканчик с чаем. — Спасибо.
Он кивает в ответ.
— Она пыталась изменить образ жизни, — говорю я, грея руки о теплый стакан. — А значит, порвала с друзьями. С людьми, которые все еще употребляют наркотики. Но, возможно, был хоть один человек, с которым она поддерживала связь, кого она просто не могла отпустить.
Перед глазами мелькает счастливое улыбающееся лицо Кэмерон.
— На это я и надеюсь, — говорит он и делает глоток кофе. — Нам нужен, по крайней мере, один человек, которому она доверяла. Кто-то, с кем она делилась секретами и заботами.
Я прохожу мимо него в комнату.
— Кому ты доверяешь свои секреты?
— Своей уборщице, — шутит он.
Я улыбаюсь и ставлю чашку на тумбочку у ближайшей к окну кровати.
— Ты ведь не шутишь?
— Ни капли. — Он расстегивает рубашку. — Она отличный слушатель.
Я смотрю, как Рис снимает рубашку, открывая под ней белую футболку. Он прекрасно сложен — крепкие жилистые мышцы формируют безупречное тело. Он складывает рубашку и кладет ее вместе с аккуратно сложенными брюками в изголовье кровати. Он — олицетворение федерального агента. Организованный, воспитанный, преданный. И все же россыпь шрамов, покрывающих его руки, намекает на то, что за этим фасадом скрывается что-то большее.
Он агент, отстраненный от полевой работы. Бракованный товар.
Хотела бы я встретиться с ним до того, как он получил травму, до того, как попал в отдел «глухарей». Каким был тогда Рис Нолан? Более яркая версия блеклого и отстраненного человека, которого я знаю сейчас?
Думаю, в этом мы схожи. У нас мало общего, но у обоих есть это мучительное, зудящее напоминание о том, кем мы когда-то были. Жестокий сувенир, который ты видишь каждый раз, когда смотришься в зеркало. От которого во рту остается горькое послевкусие.
Рис и я, мы знаем вкус этой горечи.
Он откидывает одеяло, прислоняет подушки к изголовью кровати.
— Можно взять у всех образцы почерка, когда мы будем их опрашивать, — говорит он.
Я чувствую себя так, словно лежу не на матрасе, а на досках.
— Ты заставил меня переехать в твою комнату, а теперь хочешь сравнить образцы почерка с запиской. — Я поднимаю голову, изучая его спину. Он напряжен. — Могу я спросить тебя кое о чем, и ты честно мне ответишь?
Наконец, застелив постель по своему вкусу, Рис забирается под одеяло и смотрит на меня.
— Да.
Я киваю, делая быстрый вдох.
— Тебя действительно беспокоит, кто написал эту записку, или ты просто прощупываешь почву, чтобы потом использовать это, как повод для охоты на подозреваемого, повод вернуться «в поле»?
Он отвечает не сразу. Вместо этого он откидывает одеяло, спускает ноги на пол и, не сводя с меня взгляда, встает и пересекает небольшое пространство между нами. Мне приходится запрокинуть голову, чтобы смотреть ему в глаза, пока он возвышается надо мной.
— Честно, — произносит он хриплым низким голосом, подразумевая вопрос.
Я сглатываю.
— Да.
— Я всегда буду защищать, — говорит он. — Это мой приоритет. Это важнее дела, важнее улик… так уж я устроен. И не важно, насколько сильно ранено мое эго, моя гордость мной не управляет. Никогда.
— Хорошо, — говорю я, все еще не отводя глаз от его стального взгляда.
Он тянется и выключает лампу.
— Спокойной ночи, Хейл.
Комната погружается в темноту, и я этому рада. Не хочу, чтобы он видел, как от стыда полыхает мое лицо.
— Спокойной ночи, Рис.
Я зарываюсь в прохладные простыни, прислушиваясь к гудению кондиционера, остро ощущая близость записки.
Где сейчас ее автор? Как близко они ко мне подобрались?
Я беру с тумбочки телефон и подсоединяю наушники. Я трижды воспроизвожу запись разговора с Торренсом, прислушиваясь к тому моменту, когда он понял, что я участвую в расследовании. Я снова слушаю его, пытаясь сопоставить прошлое с настоящим, чтобы понять, знают ли Торренс и его брат больше, чем говорят.