Эффект проникновения
Шрифт:
Лаухина спала минут сорок. Проснувшись, она выглядела другой – хмурой, собранной, деловитой. На ней как будто даже появилась одежда (спустя некоторое время она и впрямь оделась и стала чудесным образом походить на министра – если не культуры, то министра чего-нибудь).
– Пошли, – скомандовала она. – Тебе пора возвращаться. Кстати, о нашей встрече неплохо бы помалкивать… Не настаиваю, но коли жизнь дорога – соображай сам
– Черт возьми, – сказал Олег с кривой усмешкой. – Создается впечатление, что все поголовно в Фоксхоле
В глазах Лаухиной вспыхнуло опасное пламя.
– Ладно. Ты умный мальчик, поймешь, что к чему… Идем.
Она не стала провожать его до самого дома – лишь до ограды парка. Олег вернулся к себе один, измотанный, страдающий от последствий наркотической атаки. Занималось утро… Мальцев нуждался в сне, однако переутомление принесло бессонницу.
4
Борису Воронину казалось, что белый потолок больничной палаты отстоит от него на миллионы километров. Он неподвижно лежал на спине, но его мысли и ощущения неслись по кругу. В локтевой сгиб левой руки была введена игла, через которую просачивался из капельницы животворный укрепляющий состав.
Сразу после оказания первой помощи – и до того, как врачи взялись за него всерьез, – Борис настоял на беседе с ведущими специалистами Института Фоксхола. Только когда его рассказ был выслушан и записан на видеопленку, он позволил медикам колдовать над собой.
Открылась стеклянная дверь, и в палату вошел Ратомский в накинутом поверх костюма белом халате. Геннадия Андреевича сопровождал доктор Михайлов.
– Ну-с, как мы себя чувствуем? – обратился доктор к Борису.
– Хоть в космос запускайте, – слабо улыбнулся Воронин.
– В космос вам, голубчик, еще рановато… Но вот Геннадий Андреевич хочет с вами поговорить. Не вижу причин отказывать – только недолго и… не волнуйтесь. Обещаете?
– Обещаю, доктор.
Михайлов кивнул и покинул палату, а Ратомский сел на стул у изголовья койки.
– Простите, что беспокою вас, Борис, – начал он.
– Пустяки… Я в форме.
– Все время пересматриваю ваши видеозаписи.
– Спасибо. С детства мечтал стать телезвездой.
Ратомский выдал натянутую улыбку.
– Как вы сами отмечаете, все виденное вами – или почти все – может представлять содержание галлюцинаторного комплекса…
– Разумеется.
– И в таком случае ваш главный вывод…
– Минуту, Геннадий Андреевич, – Воронин заерзал в постели. – Давайте разберемся не торопясь. Сигареты у вас есть?
– Есть. Но не хотите же вы, чтобы доктор Михайлов приговорил меня к пожизненной каторге?
– Авось амнистия подоспеет… – Борис изменил тон с шутливого на умоляющий. – Ужасно хочется курить, Геннадий Андреевич. Окно откройте, никто и не заметит.
После недолгих колебаний Ратомский поднял оконную раму. Снаружи было достаточно тепло и безветренно, чтобы не опасаться простудить Воронина. Ратомский сам прикурил
С наслаждением затянувшись ароматным дымом, Борис тут же пожаловался:
– Ох, голова кружится… А зато мозги как прочищает! Спасибо. – Он стряхнул шапочку пепла, – Так вот, Геннадий Андреевич, не так важно, что я видел на самом деле.
– То есть?
– Помните Кекуле? Того, что установил структурную формулу бензола? Он свое открытие во сне увидел. И Менделееву его периодическая система вроде бы приснилась… И не так важно, галлюцинировал я или наяву совершил путешествие по чужому миру. Впрочем, я думаю, если это были иллюзии, то внушенные иным разумом, нечеловеческим. Но тут мы едва ли разберемся. Давайте о выводах. Вы изучали формулы, которые я написал в результате моего… гм… прозрения?
– Изучал. Спорно, очень спорно.
– Потому, что вы видели только итог. Когда я выйду отсюда, представлю вам весь математический аппарат. Тогда вопросов не останется.
– Борис, вы хоть сами осознаете до конца, что означают ваши формулы?
– Да, конечно. Это базовое описание динамического равновесия Сопряженных Миров, а также экстраполяция последствий его нарушения.
– И по-вашему выходит, что мы…
– Нарушили энергетический баланс, – подхватил Воронин. – С тех самых пор, как открыли первую Дверь… И ни вернуть, ни исправить тут ничего нельзя. Диспропорция с течением времени будет возрастать. Прорывы мембран станут более частыми, а потом барьеры рухнут, и то, что прячется за мембранами, затопит сначала Фоксхол, а затем и Землю. Мы своими руками разрушили плотину.
– Апокалипсис по Воронину, – вздохнул Ратомский.
– Скорее Экклесиаст. «Во многой мудрости мною печали, и тот, кто умножает познание, умножает скорбь».
После тягостной паузы Ратомский вдруг заявил:
– Я не верю.
– Кому? Мне или тем, кто вывел меня на правильный путь?
– Правильный ли? Вот в чем вопрос…
– Я покажу вычисления…
– Да, да… Но математика – штука неоднозначная, Борис. С помощью хитроумных вычислений можно доказать или опровергнуть все что угодно. Вам это известно так же хорошо, как мне.
– Вот бы мне вашу надежду…
– Она не совсем безосновательна.
– Да?
– Да.
Воронин затушил догоревшую сигарету. Ратомский выбросил окурок и пепел за окно, опустил раму, тщательно вымыл крышку-пепельницу. Во время этих манипуляций он говорил:
– Там, за мембранами, – не один мир, их несколько. Вам показали – и действительно не важно, наяву или с помощью внушенных галлюцинаций – противоборство, борьбу. Видимо, эти миры враждуют. Их интересы и цели неведомы нам. Так почему вы исключаете возможность, что по каким-то своим причинам одна из сторон могла передать вам искаженную информацию?