Ефим Сегал, контуженый сержант
Шрифт:
– Я?.. При чем тут я?
– Надя смешалась, лицо ее вспыхнуло.
– Не знаю, что вам сказать. Может быть, я не способна на высокую любовь. Любить, наверно, тоже дар Божий?.. В одном уверена: с избранником пойду, как говорили в старину, и по самой тернистой дороге. На это, думаю, меня хватит. Поверьте, я не хвастаюсь... Преданность и мужу, и его делу в нас, русских женщинах, заложена Богом... от Бога, - закончила она, смутившись вовсе не присущей ей риторичности.
– Верю, - сказал Ефим, влюблено глядя ей в глаза, - не сомневаюсь в вашей искренности.
Порыв ветра вдруг с силой захлопнул
– Заприте, Фима, поскорее окно, стекла могут разбиться. И откуда налетела гроза? Небо только что было совсем чистым.
– В мае часто так случается, грозы налетают внезапно.
– Ефим запер рамы, вернулся, сел, но не на табуретку, а на кровать, рядом с Надей. Она чуть съежилась.
– Извините, Надя, я...
– Ничего, ничего, сидите здесь.
Неодолимая сила потянула его к Наде. Не мог он, да и не хотел бороться с этой лишь Богу подвластной силой. Он привлек к себе Надю, начал страстно целовать ее. Она не противилась. Ефим почувствовал, как разомкнулись теплые губы, ответив робким, но долгим поцелуем. Надя прижалась к нему упругой девичьей грудью и совсем свела его с ума.
Неотвратимая судьба толкнула их на последний шаг.
...Потом, наполненный до краев счастьем, он ласково прижал к себе молчащую Надю, так неожиданно отдавшую ему себя. Ефим был на седьмом небе, теперь он любил Надю еще больше! Если первое обладание Лидой опустошило его, то сейчас, к его радости, он был охвачен безмерным блаженством, нежностью, восторгом. Происшедшее крепче привязало его к любимой, навсегда, безвозвратно - не о том ли мечтал он последнее время? Это - естественное завершение первой главы большого захватывающего романа длиною в жизнь... Надя, наверно, ждет от него каких-то особенных слов, быть может, она, опомнившись, затаив дыхание, думает: «Что я, глупая, натворила? Почему так бездумно уступила ему? За кого он меня теперь принимает?..»
– Радость моя, моя единственная, - жарко шептал Ефим, не допуская и тени обидных мыслей в родной головке, - да святится имя твое, Наденька, жена моя.
...Проснулся он, когда утренний свет заполнил комнату. Глянул на ходики - пять часов. Осторожно поднялся с постели, заторопился покинуть общежитие до прихода Надиных соседок. Неслышно коснулся губами щеки глубоко спящей Наденьки. На цыпочках вышел из комнаты.
К себе в общежитие Ефим не шел - летел! Сильный, влюбленный! Грудь распирал утренний весенний воздух, «Надя, родная Надя!» - пела душа. Громкое чириканье воробьев, встречающих солнце, слышалось ему соловьиными трелями, молодая листва придорожных тополей, тронутая золотом лучей утреннего светила, виделась райскими кущами.
«Твой милый облик, детски строгий,
Любви румянец озарил...
И этой нежности, о Боги!
– Я жаждал, но не заслужил...» -
пело в нем, вне его, вокруг.
Скорее всего, он так и не заснул. Сквозь полузабытье, неведомо откуда слышались ему патетические строки, столь созвучные его теперешнему состоянию. Строки складывались в четверостишья, немного старомодные, сочиненные, наверно, давным-давно безвестным влюбленным бардом...
...В редакции все уже были на своих местах. Машинистка аритмичной дробью что-то
– Здравствуйте, товарищи!
– приветствовал Ефим громко и торжественно.
Надя подняла на него чуть усталые, ласковые серо-голубые глаза, улыбнулась с еле заметным смущением. Не отрывая от нее глаз, он сел за свой стол, достал из ящика несколько листов бумаги. Что писать - толком не знал.
Надя то и дело на него посматривала, ему казалось - звала, манила. Он хотел сорваться с места, подойти к ней, взять за руку, объяснить: «Поздравьте нас! Мы - муж и жена». Уже приподнялся со стула, восторженный монолог готов был вырваться наружу, но сдержался: успеется... Бог знает как, а Анфиса Павловна стала о чем-то догадываться. Она подозрительно уставилась рачьими глазами на Ефима, перекатила подозрительный взгляд на Надю, повела глазами туда-сюда, ехидно осклабилась, хихикнула:
– Тина, а Тина, посмотри на эту парочку, барана да ярочку... С чего это вы так переглядываетесь? А ну-ка, выкладывайте начистоту!
Крошкина поправила на носу позолоченные окуляри-ки, внимательно вгляделась в Ефима и Надю, нехорошо скривила ярко накрашенные губы:
– Действительно тут что-то не того... Да, Фимуля?
– Факт, - подтвердила Пышкина, - не того!
Обжигающий жар внезапно бросился Ефиму в лицо.
Он видел, как густо покраснела Надя, заерзала на стуле. Необходимо было срочно заткнуть глотки редакционным кумушкам или отвлечь их внимание.
– Гапченко еще не приходил?
– спросил он.
– Не пгиходил, - ответила Пышкина, криво усмехаясь, морща мясистый носик, - ты нам зубы не заговагивай, скажи лучше...
– А Гапченко вряд ли вообще сюда придет, - загадочно проговорил он.
– Как не пгидет? Чего ты гогодишь?
– Пышкина перестала печатать, уставилась на него.
Алевтина высоко подняла реденькие брови.
Ефим торжествовал: теперь заинтригованные дамы оставят в покое и его, и Надю.
– Разве вы не знаете, что Федор Владимирович...
– он сделал выжидательную паузу.
– Что - Федор Владимирович?
– в один голос спросили любопытные дамы.
– Скоро узнаете...
– Ефим нарочно сделан важный вид, - потом... Надя, ты не собираешься на завод?
– Мне действительно нужно в инструментальный...
– она быстро положила в сумочку блокнот и карандаш.
Через несколько минут, взявшись за руки, они шагали в сторону, противоположную заводу.
– Ну, скажи, что я не молодец! Придумал-таки повод смотаться из редакции. А то они...
Алая краска залила лицо, даже шею Нади.
Она посмотрела на него, и в ее глазах он прочел и радость, и робость, и стыдливость, и любовь.
– Надя, - ласково и чуть торжественно сказал Ефим, - ты, наверно, не осознаешь высочайшего значения этого вот теперешнего момента. Запомни: именно сейчас мы делаем с тобой первые совместные шаги по длинной-длинной, далекой дороге. А сколь она велика во времени и в пространстве - одному Богу известно. Только наверняка сегодня началось наше с тобой свадебное путешествие на много лет, до старости, до конца...