Ефим Сегал, контуженый сержант
Шрифт:
Шли дни. Тянулись недели однообразные и трудные. На работе Ефим очень уставал. Двенадцатичасовая смена оказалась ему не по силам... До обеда, он, как правило, бодрился, много успевал сделать, но после полудня глаза у него слипались, руки и ноги тяжелели, все тело сковывала неодолимая дрема, голова туманилась и припадала к столу.
– Устал солдат, - говорил Андреич кладовщицам, жалостливо посматривающим на прикорнувшего Сегала.
– Умаялся на войне, ишь какой худющий - кожа да кости.
– И живет-то небось впроголодь, - сочувственно
– Столовка - чего там?..
И верно: днем Ефим кое-как насыщался в рабочей столовой, вечером, придя в общежитие со смены, обычно съедал кусок черного хлеба, выпивал кружку не всегда сладкого кипятка, с тем и укладывался спать. Сны он видел длинные, кошмарные: то в плен к немцам попадает и его пытают, то осколок снаряда пробивает ему живот, то еще что-то жуткое. Ефим метался по постели, страшным, нечеловеческим голосом вопил... Общежитейцы испуганно вскакивали с кроватей, тормошили Ефима:
– Чего орешь, сбесился, что ли?
Он непонимающе, ошалело таращил глаза:
– Где я? Где я?
– В заднице, - в сердцах отвечали ему.
– Не ори, чай, не режут. Спи, дьявол!..
Ефим с головой укрывался одеялом, долго не засыпал. Утром, разбитый, словно пахал всю ночь, с трудом тащился на завод.
Степан Петрович Жилин, теперь сосед Ефима, не раз советовал ему:
– Сходил бы ты, сержант, к доктору. А то скоро совсем до ручки дойдешь, свихнешься... Вон какие концерты даешь по ночам - страсть!
Рекомендовал ему наведаться в заводскую поликлинику и Андреич. Но Ефим избегал встречи с врачами, боялся: вдруг опять больничная койка? К чертям, думалось ему, пока работаю, а там будь что будет.
И все-таки на больничной койке он очутился.
Как-то в воскресенье, в один из нечастых выходных дней, Ефим встал позже обычного, умылся, собрался позавтракать. Открыл тумбочку - а там хоть шаром покати. Надо сходить в магазин, решил он, возьму хлеба, кажется, там что-то и на продовольственную карточку полагается.
Через несколько минут он был в булочной. Хлебные и продовольственные карточки постоянно лежали в правом кармане гимнастерки.
Сунул в него пальцы - пусто! Карточек нет! Кровь отхлынула от лица, он лихорадочно шарил по всем карманам: вот папиросы, спички, пропуск на завод, деньги... А карточки?!. Может, в тумбочке лежат?
Запыхавшись от волнения, прибежал в общежитие, посмотрел в тумбочке, под тумбочкой, под кроватью, бывает, случайно уронил, перерыл кровать - напрасно!
– Чего это ты ищешь?
– спросил старшина.
– Карточки пропали...
– едва выговорил Ефим.
– Вот это номер!
– ахнул старшина.
– Что же ты, бедолага, теперь делать будешь?
Несколько дней Ефим жил впроголодь на талончики «УДП», которые случайно оставил в ящике рабочего стола.
Андреич подмечал, что с ним творится неладное, допытывался, в чем дело. А Ефим почему-то стеснялся, не сразу поведал о своей беде.
– Вон оно что!
– сокрушался Андреич.
–
– Не поверит. Я сразу приметил, что это за тип. Не пойду. Бесполезно.
Однако пойти пришлось: голод за шиворот потащил.
– С чем пришел?
– не отрывая глаз от бумаг, спросил завбюро.
Ефим, волнуясь, сбивчиво, нескладно рассказал о случившемся несчастье. Яшка изобразил на жирной физиономии широчайшую улыбку, хитро подмигнул:
– Та-ак-с! Стало быть, одной пайки мало - хочешь получить вторую, так сказать, для полной сытости, а?
Ефим вздрогнул, будто от пощечины.
– Что значит вторую?
– переспросил он, чувствуя, как внутри него словно уголек раскаляется.
– Да очень просто. Одну ты уже получил, - охотно объяснил Яшка. — Знаем мы вашего брата, не первый день здесь... Ко мне-то ты чего явился? Может, прикажешь тебе свои карточки отдать? А?
– Зачем же?
– сдержал себя Ефим.
– Я полагал, вы можете чем-нибудь мне помочь...
– Помочь?!
– Яшка постучал толстым цветным карандашом по столу, что-то прикидывая в уме.
– Помочь... Слушай, солдат, а ты, случайно, карточки, того, не махнул? А?
– Как «не махнул»?
– Не понимаешь? Ну, продал...
– Продал?!
– побагровел Ефим.
Мясистое лицо Яшки стало двоиться в его глазах. Горячий ком обжег горло...
– Ах ты, сволочь! Крыса тыловая!
– процедил он сквозь сжатые зубы, схватил с Яшкиного стола тяжелое мраморное пресс-папье и... дальше ничего не помнил.
Глава шестая
Очнулся Ефим на белой железной кровати. Был он один в небольшой, узкой, с высоченным потолком комнате. Единственное окно зарешечено. На окрашенные в зеленовато-желтый цвет стены падал солнечный свет. Рядом с кроватью, под окном, впритык к стене - широкая полка, видимо, заменяющая стол. Напротив окна - плотно закрытая дверь.
«Что за наваждение?
– недоумевал он.
– Где я? Похоже, в тюремной камере-одиночке.» Страшно болела голова, он напряженно перебирал в памяти, что бы такое мог натворить, почему без суда и следствия... И почему он в одном белье? С трудом поднявшись с кровати, подошел к двери, толкнул ее. Дверь не поддалась. «Та-ак, заперто», - пробормотал он и начал что есть силы барабанить в нее кулаками. Тишина... Он еще сильнее то пятками, то кулаками колотил в дверь... Обессиленный сел на кровать и вдруг услышал тяжелые шаги. Кто-то сунул ключ в замочную скважину, повернул его два раза. Вслед за тем в комнату вошел крупный грузный мужчина лет сорока пяти в белом с голубизной халате, с приятным интеллигентным лицом, густой вьющейся черной шевелюрой.