Ефим Сегал, контуженый сержант
Шрифт:
– Здравствуйте, больной, как себя чувствуете?
– спросил тихо, но внятно.
Ефим привстал.
– Ничего, благодарю... Почему «больной»? Вы доктор?
– Доктор. Давайте знакомиться. Меня зовут Борис Наумович. А ваше имя?
– доктор слегка хитрил: ему все было известно о пациенте - и имя и фамилия, но... в этих стенах случалось слышать всякое...
Борис Наумович сел на табуретку, положил мягкую теплую руку на костлявое плечо Ефима.
– Не помните, что с вами вчера произошло?
– Со мной, вчера?
– Да, именно
– Почему?! За что?
– Ефим глядел на доктора, мучительно силясь вспомнить, что он делал вчера, что такое могло вчера произойти?.. И вдруг его словно осенило: - Я вчера поскандалил с этим мерзавцем из карточного бюро. Ну и что?
– Вы его ударили, разбили в кровь лицо. Слава Богу, хоть по виску не угодили, а то бы...
– Жаль, - покачал головой Ефим.
– Что жаль?
– не понял доктор.
– Жаль, что не по виску.
– Ну, знаете, батенька...
– с укоризной сказал Борис Наумович. — Хорошо, что у вас оказалось при себе удостоверение инвалида войны, а главное - справка о контузии... В общем, из отделения милиции вас привезли к нам. Подлечим. Успокоим... Есть хотите?
Последний вопрос доктора не дошел до сознания Ефима. «Милиция, психоневрологическая клиника» - будто стучало где-то внутри.
– Так хотите есть?
– повторил Борис Наумович.
– Не очень... Голова трещит, как в тиски зажатая... Помогите, если можете.
– Попробуем... А вы ложитесь. Все обойдется.
Ефим смотрел ему вслед. Добрый человек, не зря белый халат носит.
Через несколько минут в палату вошла медсестра, в руке - емкий шприц с торчащей длинной синеватой иглой. Ефим с опаской покосился на это приспособление, съежился: сколько раз его кололи — не счесть! Иной раз ничего, а иной...
Сестра глянула с улыбкой.
– Не бойтесь. И не почувствуете, как уколю. ...Спокойно, вот так... готово!
– Спасибо, сестра, вы волшебница.
Через несколько минут он глубоко спал.
Проснулся Ефим под вечер. Это он определил по тени в углу палаты, по разбавленному серым потолку. Головную боль как рукой сняло. Сжал кисти рук и почувствовал в них силу. Значит, прав был доктор - все обойдется. Только неприятно сосало под ложечкой, хотелось есть. Он повернул голову и - о, радость! На полке у окна стояли тарелки с едой: первое, второе, даже компот и ломтики хлеба, белого и черного!
«Скатерть-самобранка», - обрадовался Ефим. В считанные минуты тарелки опустели. «Закурить бы теперь», -безнадежно подумал он. Но сказка продолжалась: добрая фея положила на подоконник пачку папирос, коробку спичек. Ефим закурил крепкую папиросу, несколько раз жадно затянулся, лег навзничь... Блаженство!..
Вскоре послышались уже знакомые, как ему показалось, шаги.
– Ну и надымили, - сказал, входя, Борис Наумович.
– Как голова, не трещит больше?
– Нисколько.
– И тарелки пустые - добрый признак! Сыты?
– Вполне, как говорится, сыт, пьян и нос в табаке. Правда, только не пьян. А за папиросы вам особая благодарность.
– Ну-ну, не стоит, пустяки... Так-с, - уже деловым тоном сказал Борис Наумович, - завтра с утра займусь с вами по порядку. А пока постарайтесь снова уснуть. Это для вас крайне необходимо: организм переутомлен... Спокойной ночи!
... Наступили густые сумерки. В палате потемнело. Над дверью вспыхнула тусклая электролампочка - ни светло, ни темно, фиолетовый полумрак. Лампочка все время почему-то мигала и раздражала Ефима. Он хотел выключить мигалку - не нашел выключателя, подумал: вывернуть - не достанешь, высоко. Махнул рукой: черт с ней! Попробовал уснуть - не вышло, днем выспался.
«Интересно, сколько мне придется отсиживать в этом персональном апартаменте? — подумал он и усмехнулся.
– Психоневрологическая клиника, попросту - сумасшедший дом. Да-а! А почему, собственно говоря, за что?! Ну, стукнул я его... Положим, это плохо. И все же мое действие, пусть предосудительное, было ответным, значит, справедливым!.. Как посмел заплывший жиром паразит оскорбить измотанного войной человека?! И эту драгоценную особь с бронью, по сути дезертира, мы на фронте прикрывали собой!.. Почему он до сих пор не «разбронирован», не направлен в пекло войны?»
Ефима забил озноб. Во рту — сухота. Он приподнялся, зачерпнул из привинченной к полу посудины кружку воды, залпом выпил. Немного успокоился, продолжал размышлять: «Врос в свое многотрудное кресло - только прямым попаданием снаряда вышибешь... Кто его сюда посадил? Разумеется, партком».
Это журналист Сегал знал твердо. Мол, член партии, активный, проверенный, потянет... Он и потянул: бесконтрольно - куски из народного котла, жилы несчастных просителей. Иначе откуда прозвище «Яшка-кровопиец»? Неужто только он, Сегал, пусть не лучшим манером, решился воздать Яшке по заслугам, дать сдачи? И разве потому лишь, что контуженный, как говорят в быту, «чокнутый», а такому и море по колено?.. Но при чем тут контуженный, «чокнутый»?! Нет, сколько помнил себя Сегал, еще до войны, до злосчастных контузий, никогда не примерял: удобно для себя - неудобно, выгодно - невыгодно; не увиливал, не избегал острых схваток с негодяями и высоких и малых рангов.
* * *
Он и на войне оставался верен себе.
Вспомнился ему точно такой же «Яшка» в должности командира армейского пересыльного пункта, в чине майора, некий Спиркин.
Осенью 1942-го года сержант Сегал после ранения временно исполнял обязанности начальника караула пересыльного пункта. Личный состав караульной службы состоял преимущественно из пожилых солдат и немногочисленных выздоравливающих. Последние постепенно отбывали на фронт, замены им почти не было. Каждый раз перед Сегалом вставал вопрос: кого ставить на посты?