Его большой день

Мориц Рудо

Партизаны старались отблагодарить бачу. Ведь сколько забот у них отпало.

— Построим для них сарай, чтоб не померзли, — решили они.

Но пока выстроили сарай, стало плохо с пастьбой, травы с каждым днем становилось все меньше…

Овцы выдержали до конца декабря. Те, что остались напоследок, исхудали так, что превратились в кожу и кости.

— Последнюю заколем на рождество, — решил Шимак.

В сочельник выпало много снегу. Ветер, дувший временами с дикой силой, вздымал снег вихрем и наметал высокие сугробы.

Горные сосны выше лагеря засыпало совсем. Ели и пихты внизу были с наветренной стороны покрыты смерзшимся снегом и казались сделанными из сахара. Порой раздавался сильный треск: ветки, не выдержав тяжести, ломались.

— Ну и лютая зима! — чертыхались партизаны, сидя у огня в землянках.

Не беда, что глаза воспалились от едкого дыма. Главное, что руки и ноги не мерзнут и ветер не забирается под одежду. Перед каждым стояла миска с гуляшом, приготовленным из последней овцы. Негустой был гуляш, но от него хоть пахло бараниной.

Так они отметили рождество. Никто не поставил рождественской елочки, потому что пихт и елей здесь было и так вдоволь, да еще каких красивых, сверкающих инеем и, как ватой, окутанных снегом.

Все вспоминали о своих близких: как им живется? Здоровы ли? Не голодны?

Лидке, быстро привыкший к партизанской жизни, привязался к мальчишкам. Он говорил:

— У меня дома такой же сын… — А потом тихим, грустным голосом добавлял: — Если он еще жив.

И в этот вечер он все вздыхал:

— Только бы они были живы…

— А почему бы им не жить? — спрашивали мальчишки.

— Вену часто бомбят…

— Дядя Лидке, а почему бывают войны? — спросил Габриель.

Вопрос этот мучил его давно.

— Эх, — махнул рукой старый Лидке, — черт его знает… Пошли они все к дьяволу!.. Все! Нам, рабочим, они ни к чему!

Хорват слышал все это и решил вмешаться в разговор:

— И эта? — спросил он. И, увидев, что Лидке не понял, добавил: — И эта война?

— Да… Все! — Глаза венца гневно сверкнули. Они уже не казались такими усталыми.

— Эта война, Вальтер, в конце концов освободит мир от большого зла. Но когда-нибудь войны совсем прекратятся. Когда рабочие всего мира поймут друг друга и объединятся. И если уж тогда кто-нибудь задумает гнать людей на войну, мы им покажем, где раки зимуют.

Никита покуривал, теребя бородку, которая выросла у него здесь в партизанском лагере. Он слушал и думал: «Молодец, правильно говорит…»

Когда Хорват умолк, он сказал:

— Мы боремся за то, чтобы войны не было больше никогда. Человечество может обойтись без войн. Мы и этой войны не хотели, да немцы напали на нас вероломно.

— Но война уже скоро кончится, — добавил Хорват. — Вот только зиму переждать.

— Эх… — махнул рукой Выдра, лежавший на нарах. — Кто знает, как она кончится и доживем ли мы до ее конца.

Хорват встал, подошел совсем близко к парам и, глядя на Выдру, решительным голосом

сказал:

— Как ты можешь сомневаться, черт возьми!.. Победим мы, и ничто уже им не поможет, никакое секретное оружие. Нет такого оружия. Слышишь? Ведь мы не одни! Нас много.

Слова его гулко разносились в маленькой землянке. Хорват сел. Было опасно так падать духом. Это могло повлиять на остальных, и нельзя было промолчать.

Выдра покачал головой:

— Любо-дорого вас слушать, но порой мне кажется, что мы не выдержим до конца.

— До конца выдержит лишь тот, кто хочет выдержать, — сказал Никита. — Сцепи зубы и не ной.

Выдра чувствовал на себе пронизывающий взгляд Никиты, но не смотрел в его сторону. Он уставился на языки пламени в очаге. Сейчас ему уже было стыдно своих сомнений, которые часто по ночам лишали его сна, стыдно, что он высказал их вслух. Минутная слабость. Он до боли прикусил нижнюю губу. Стало тихо, только потрескивал огонь в очаге.

— Как-то, еще весной, я слушал из Москвы Клемента Готвальда, — снова заговорил Хорват. — С тех пор я твердо верю, что наше дело победит. Жаль, что ты его не слышал, Выдра. Ты бы перестал сомневаться.

В землянке стало тихо. Лишь огонь полыхал, создавая иллюзию уюта. Молчание нарушил командир:

— Ну хорошо, вернемся к тому, что сказал Хорват: зиму надо переждать. Но как?.. Мое мнение — надо любой ценой попасть в село!

Слова учителя вернули всех к заботам отряда.

— Как? Насовсем?.. Прямо немцам в пасть? — решительно не согласился Ганзелик.

— Нет, другое, — покачал головой Шимак. — Надо найти способ раздобыть какое-нибудь пропитание. И сделать это сразу, потому что мы на мели!

Хорват уперся локтями в колени и положил подбородок на ладони. С тех пор как он ушел в горы, лицо его вытянулось, почернело и обросло бородой.

Казалось, он о чем-то напряженно думает. И действительно, в голове у него гудело: «Мы на мели, на мели, а зима еще только начинается…»

Наконец он поднял руку.

— Говори! — предложил командир.

— Я пойду!

Все уставились на Хорвата.

— Я пойду добровольно. Кто пойдет со мной в долину за продовольствием?

Все впились взглядом в его исхудавшее лицо, но никто не вызвался. Тогда он повторил еще раз:

— Ну кто? Добровольно.

Руки начали медленно подниматься.

Среди первых добровольцев были и Йожо с Габриелем.

— И вы туда же? — покачал он головой. — Вы не знаете, на какое опасное дело вызываетесь.

— А зачем же мы тогда здесь? — встал перед ним сын. — Ведь мы хотим помогать вам.

Наконец ребята добились, что их тоже возьмут с собой партизаны.

За мальчиков больше всех ходатайствовал Никита:

— Возьмите их, пусть идут. Они ведь и вправду молодцы. Мы пошлем о вас рапорт командиру бригады, — пообещал он. — Представим к награде.