Его искали, а он нашелся
Шрифт:
Боль.
Боль расползалась по телу тысячей иголок, мотками колючей проволоки, пробирающимися под кожей, стремящимися дойти до сердца. Расстояние до края площади я преодолеваю быстрее, чем мгновенно, летя раненной и очень гордой птицей, которую пнули, чтобы птица эта полетела. Боль сменилась уже не просто болью, а непередаваемой агонией, обжигающей ледяное нутро адским жаром, прорываясь все глубже и глубже, сквозь всю защиту, сквозь все попытки ее не остановить, а хотя бы замедлить.
Агония.
Страдание, лежащее вне рамок описательных возможностей, которое нельзя
Мука.
Камень первой стены обращен пылью и щебнем мгновенно, как и следующей за ней, как и последовавших за первыми двумя. Даже без форсажа Эгида позволяет игнорировать любой чисто физический урон, защищая надежнее любых лат, барьеров и артефактов, но главная битва за право быть происходит не снаружи, а внутри, около укрытого всеми силами сердца, к которому тянутся медового цвета ручейки опороченного яда, воплощенным Пороком и являющегося.
Ненависть.
Расстояние полета растет, но отмечать промелькнувшие метры и кварталы удается только краем сознания, вся суть которого обращена в рычащий от злобы, воющий от боли и терзаемый неисполнимым никакими силами желанием комок нервов. Хруст и грохот камня, стекла и дерева - лишь жалкое подобие того, что происходит в остатках моей души. Ненависть горит, забирает все больше и больше того, чем я был, забирая меня самого, лишь бы не отдать тому, что несет мне влитый внутрь яд.
Одиночество.
Оно защищает меня, хранит лучше любого оберега, обрекая своей опекой, своей проклятой Эгидой, навсегда разделяющей весь мир и того, кого она укрыла. Ненавистное одиночество, суть от сути, плоть от плоти того, чем я стал, не позволяет сдохнуть даже тогда, когда я готов отдать любую цену за право на забвение, лишь бы только перестал жечь яд, лишь бы не хладила давно уже не чужая ненависть, лишь бы все это прекратилось!
Я не хочу умирать!
Последняя стена, внешняя, принадлежащая какому-то богатому имению, пробита на излете, позволяя мне удариться костями о стену внутреннюю, покрыть ее трещинами и упасть навзничь, уже не в силах удерживать даже базовую Эгиду. Черная кровь льется из сломанной, истерзанной, стремительно регенерирующей Формы, заливая и прожигая собою деревянный резной пол, дорогой ковер и каменную крошку. Одиночество выжигает яд, забирая за собой все, что я только мог отдать, забирая чувства, улыбки, смех, желания, дружбу, радость, счастье... забирая все. Забирая и оставляя меня... одного.
Природа Тени спасла меня, она же меня убила.
Не осталось эмоций, не осталось чувств, ничего не осталось. Я пошел на гибель ради шанса для других и гибель я получил в награду. Нет больше дружбы, нет больше ни Ганса, ни Лосия, ни Тарии, ни Гестии, ни Тиа, ни Ыгры. Все то, что испытывал к ним Константин,
У меня по-прежнему есть память, но эта память теперь пуста, словно файлы с фоточками на жестком диске домашнего компьютера. Когда-то ты был там, на тех фотографиях, улыбался и веселился вместе с теми, кто на тех изображениях стоит рядом, но время прошло. Осталась память о нем, но нет ничего, что эту память бы держало, нет того, кто эту память хранил, а фотографии рассматривает совсем другой человек. Осталась только Тень, только тварь огромного могущества и бесконечного голода, уже не желающая от своей силы и природы отказываться.
Встаю на ноги, вернее, перетекаю, как двигаются Тени, а не люди. Во всем теле уже нет ни единой капельки плоти, а маска падает оземь, скалясь мне в лицо своей кровавой улыбкой, отскакивает в дальний угол, словно сброшенная кожа. Лица тоже нет, одно лишь черное пятно, голодная пасть, ненасытная глотка. Мысли отрывисты и остры, словно застывшие льдинки и нет в них тепла. Лосий, Ганс, Тиа, Тария, Гестия, Ыгра... Человек уже сделал для них все, что только мог сделать и прибавил к этому изрядную долю того, что сделать было невозможно.
Мне же теперь все равно.
Усилием воли открываю небольшой пролом, разрывая реальность стонущей раной, упираясь в созданную извергами линзу, делая провал максимально глубоким из возможных. Дорога открыта, а силы во мне хватит, чтобы суметь пережить этот путь, чтобы вырвать вечность любой твари, что посчитает меня тварью менее страшной, что посмеет увидеть во мне добычу. Хватит этих сил и для побега от тех, кто действительно только добычу во мне и может видеть.
Пьеса с осадой Вечного закончена.
Остальные актеры пусть доигрывают без меня, пока наподдавший мне изверг не отвлекся на секундочку от важных дел и не закончил начатое. Любая тварь должна знать, когда сражаться нет смысла, когда лучше сбежать и отступить, отвлекшись лишь на то, чтобы пройтись по ближайшим кварталам, собрать тепло и жизни тех, кто еще прячется по углам. Дорога мне дальняя, путь неблизкий, а лишние души, пожранные Хваткой, подарившие мне свою память, свои души, усилившие меня, будут совсем не лишними.
Лишними не будут.
Не будут.
Провал открыт, врата предо мною, но почему же я медлю? Ради чего, ради кого, ради каких идолов не спасаю свою жизнь. Жажда жить, жажда быть... она спасла меня от яда, сохранила от гибели, позволила продолжить свою собственную сказку, не поставить точку, не завершить повесть. Я ведь жажду жить, истово желаю, всем существом своим. Жить и забирать жизни чужие, продолжая свою, забирать чужое, прибавляя его к своему, забирая и прибавляя, получая собственную силу из чужой слабости.