Его называли Иваном Ивановичем
Шрифт:
– Ах ты, рыжая сатана!
– кричала хрупкая на вид Кудинова на здоровенного партизана.
– А что я с тобой буду делать, если тебя ранят? Рану нечем будет обработать! Уходи отсюда! Понял?!
Однако великан не уходил и жалобно просил:
– Дорогая вы наша докторша, сердца у вас нет, что ли? Хотя бы в качестве премии дали поллитровочку!
Неизвестно, чем бы закончился этот спор, если б не свисток командира, звавший всех на построение.
Отряд построился. Командир принял доклады взводных. Оказалось, что у партизан имеются лишь легкораненые, и то несколько человек.
– Смирно!
–
Раздалось громкое "ура". Партизаны хорошо знали своего командира: он был храбр в бою, но речи говорить не любил и обычно поручал это своему комиссару. И уж если сейчас Просандеев обратился к партизанам с речью, значит, командира переполняла радость победы.
Комиссар в это время вел переговоры с жителями села и комсомольцами. Отбитые у фашистов трофеи были так велики, что отряд не мог забрать с собой и четвертой доли. Из тридцати захваченных; у гитлеровцев лошадей в отряд взяли только десять да пятеро саней, груженных продовольствием.
– Все остальное берите себе, - сказал комиссар.
– Зерно вам будет очень кстати. Село ваше фашисты наверняка сожгут. Сеять пока придется где-нибудь в лесах на полянах и просеках, так что забирайте с собой плуги и сеялки. Оружие мы вам тоже дадим...
Вскоре к беседующим подошел и Просандеев. Крестьяне благодарили партизан за помощь.
– По нашему партизанскому обычаю после такого боя не мешало бы выдать по чарке водки. Как ты думаешь, Сергей Александрович?
– обратился к Тихомирову командир.
– А если гитлеровцы сегодня же нападут на нас?
– со своей стороны спросил комиссар.
Просандеев улыбнулся:
– Сегодня они этого при всем желании не смогут сделать.
Комиссар провел ладонью по лбу:
– А откуда тебе это известно?
– Потому что я знаю фашистов.
Просандеев вытащил из планшетки карту.
– Сегодня вечером они будут только совещаться. Представь себя на месте противника. В Комарово засела сильная группа партизан, или бандитов, как они нас называют... Это мы-то бандиты? По их мнению, бандиты - опасный, но трусливый противник. Гитлеровцы, конечно, полагают, что мы уже ушли из села.
– Ну а дальше что?
Командир скрутил цигарку и закурил.
– Фашисты считают, что мы уже ушли из деревни, бросив население на произвол судьбы. Что они сделают? Через несколько дней пришлют карательный отряд или отряд полицейских, чтобы спалить село и уничтожить жителей.
– Ты мне лучше ответь на мой вопрос. Почему они не нападут на нас сегодня?
– Почему? Почему?
– начал сердиться командир.
– Потому что они боятся, а вдруг мы заминировали шоссе! Вот мне и Шменкель рассказывал, что гитлеровцы не осмеливаются появляться по ночам... Пойми же ты наконец, что они действительно боятся нас.
Тихомиров не выдержал и улыбнулся, но тут же строго спросил:
– Где выставлены наши посты?
–
Комиссар еще раз улыбнулся:
– Раздачу спиртного поручи доктору, если, конечно, надумаешь.
Марфа Степановна расцеловала Фрица в обе щеки и, улыбнувшись, сказала:
– Ну, счастливого тебе пути, партизан! И не забудь передать привет мужу, если где его встретишь.
Так же сердечно она простилась с Рыбаковым и Коровиным и вышла. Женщина ловко вскочила в сани, где уже сидели ее дети, и, крикнув на лошадей, дернула вожжи. Сани покатились со двора.
Один за другим крестьяне покидали село. Кто сидел в санях, кто деловито вел лошадь под уздцы. Это небольшое село было для них родиной. Многие родились здесь и. никуда дальше Сафоново или Смоленска не выезжали. И вот теперь они покидали родное гнездо. Никто не плакал. Никто не оглядывался, и отнюдь не потому, что они не надеялись сюда вернуться. Просто сейчас это было для них прошлым. Война осиротила их село, принесла страх и беспокойство, но не согнула этих людей. И сейчас они уходили для того, чтобы вернуться.
Шменкель с грустью смотрел вслед удалявшимся саням. Партизанам было невесело. Все молчали. Фриц понимал, что сейчас всё, видимо, вспоминают своих близких, жен, невест, детей, судьба которых, быть может, сложилась так же. Когда деревню покинули все жители, партизаны стали расходиться по домам. И только выданные им сто граммов понемногу развеяли грустное настроение.
Дед из Курганово тоже стоял в очереди за чаркой. Когда черед дошел до него, он затараторил:
– Вообще-то мне положено не сто, а целых триста граммов, потому что я в три раза старше этих зеленых юнцов, которых еще молоком поить нужно. Ну уж ладно, я выпью только двести, свои сто граммов мне комиссар отдал.
Все это старик придумал не сморгнув глазом, но строгая докторша как ни в чем не бывало вылила в трофейный котелок деда только две манерки.
Выпив, старик раскраснелся и, сдвинув меховую капелюху на затылок, уселся среди партизан.
– Смотрите, наш дед еще орден схватит, - заметил пулеметчик.
– Я как сейчас вижу, как он пришел к комиссару со своим дробовиком, с которым, наверное, еще Адам в раю ходил на охоту. Когда же фашисты стали приближаться и командир скомандовал: "Огонь!", я застрочил из пулемета и совсем забыл про деда. Смотрю, а старик-то рядом со мной. Целится так спокойно, а потом как трахнет, да так, будто под домом мина разорвалась. Когда дым рассеялся, гляжу - на шоссе убитый фашист лежит.
Пока пулеметчик рассказывал, старик сидел молча и только посмеивался, а потом проговорил:
– Эх, молодо-зелено. Да неужели старый охотник не справится с фашистской сволочью? У меня такая дробь, что любого свалит. Я еще в гражданскую таким манером не одного беляка на тот свет отправил.
– Старик хитро улыбнулся.
– Есть у меня теперь трофей, карабин фашистский. Вот заберу его домой, смажу как положено, заверну в холстину и пусть себе лежит, пока не понадобится.
– Я тоже у одного прихватил винтовку, - вставил кто-то из партизан. Только прицел какой-то странный.