Его называли Иваном Ивановичем
Шрифт:
– Панзген.
– Да, Панзген. Вас будет страховать группа наших товарищей. Других немецких часовых не трогайте, более того, их нужно обойти. Вам все ясно?
– Ясно, товарищ капитан.
– Ну, тогда желаю успеха.
– Дударев каждому пожал руку.
Из лагеря разведчики вышли еще до наступления темноты. Спирин поддерживал контакт с группой обеспечения, которая чуть раньше отправилась на разведку местности, чтобы предотвратить неожиданную встречу с противником.
Шменкель, идя за Рыбаковым, удивлялся тому, как сильно
– В село удобнее всего проникнуть на участке между складом боеприпасов и комендатурой, - вполголоса объяснял Рыбаков.
– Так что я вас сейчас поведу прямо к той старухе...
– Которая гонит самогонку?
– покрутил носом Коровин.
– Точно. Ее изба стоит в очень удобном месте. Оттуда мы дворами и огородами выйдем прямо к комендатуре. Там Ваня будет иметь огневое прикрытие с двух сторон. Вот только собаки могут нам помешать: стоит одной залаять, как и другие тут же зальются, разбудят полдеревни...
– А когда ты ходил за самогонкой, они на тебя не лаяли? = - совершенно серьезно спросил Лобацкий.
– Ну, я-то один ходил, а теперь нас здесь целая группа.
– Только самогонщицу ты из головы выбрось, - голос Лобацкого был строг.
– Можешь не беспокоиться, Григорий, я и глотка не сделаю. Но дом старухи нам не обойти. К тому же она живет одна. А если будем пробираться огородами, никакой часовой нас не заметит. Надеюсь, ты не забыл, что сказал капитан: нам нельзя появляться на глаза немцам.
– А если твоя старуха поднимет такой вой, что ее услышат гитлеровцы?
– Ну да! Меня она не выдаст, будет молчать как рыба. К сожалению, кроме нее, я в селе никого не знаю...
– А вдруг в это время у нее кто-нибудь будет?
– Сначала я загляну к ней, разведаю обстановку.
– Рыбаков сдвинул фуражку на самый затылок.
– А за старуху я ручаюсь, Григорий Васильевич.
Предложение Рыбакова было разумным - ведь любой дом в селе, занятом фашистами, казался подозрительным.
– А как вы считаете, товарищи?
– спросил разведчиков Лобацкий.
– Если Петр ручается за старуху, можно попробовать, - заметил Коровин. Остальные согласились с ним.
– Хорошо, только я вас всех строго предупреждаю: глоток самогона будет стоить жизни, я лично расстреляю, - строго предупредил Лобацкий.
Около полуночи из группы обеспечения доложили, что деревня усиленно охраняется гитлеровскими постами.
Рыбаков вел группу задворками, не произнося ни слова. Потом он исчез, а когда вернулся, сказал:
– Пошли, теперь нам нечего бояться собак!
– Это почему же?
– Не спрашивай, после узнаешь.
И он первым вошел в избу старухи.
Им навстречу вышла хозяйка дома - высокая худая старуха, одетая в темное
– Ешьте. Мяса в супе нет, его у меня и нету, мяса-то.
Партизаны расселись на лавке под иконами, освещенными тусклым светом лампады.
– Спасибо, мамаша. Мы не проголодались.
Лобацкий сел рядом с хозяйкой.
Вид старухи поразил Шменкеля. Со слов Рыбакова он представлял себе самогонщицу ведьмой из сказки, а перед ним была старая женщина, вовсе не горбатая и не страшная, а просто измученная работой.
Рыбаков чувствовал себя в доме как свой. Он небрежно прислонился к шкафу и спросил хозяйку:
– Посты у немцев на старых местах?
Старуха медленно повернулась к нему и ответила:
– На старых. Я сразу поняла, что они-то тебя и интересуют. А вот самогонки у меня нет.
– Ого!
– Рыбаков хлопнул себя по бедрам.
– Ах ты старая!
Старуха посмотрела на иконы и даже хотела было перекреститься.
– Все выпили фашисты проклятые и ни копейки не заплатили!
– Кто?
– Да староста и полицейские. Напились как свиньи да еще аппарат мой разбили, ироды!
Рыбаков хитро улыбнулся:
– Им задаром самогон даешь, старая, а с советского человека часы берешь.
Старуха нахмурилась, но ничего не сказала. Она взяла чугун со стола и отнесла на шесток. Не поворачиваясь, проговорила:
– А я-то чем жить буду, голова? Я больше шестидесяти лет работала. И на кулаков спину гнула. Были у меня сын да приемная дочка, хозяйство кое-какое: корова, куры, утки, свиньи. А теперь вот осталась без ничего и одна, как перст божий...
Рыбаков шмыгнул носом. Старуха повернулась к партизанам:
– Где мой сын, известно одному господу богу. Может, давным-давно лежит в сырой земле. Дочка эвакуировалась, внучка сбежала в лес, как только фашисты пришли. А эти звери все сожрали, все вылакали. Вчера в селе даже всех собак перестреляли, паразиты.
Старуха со злостью сплюнула и села на лавку, жестом остановив Лобацкого, который хотел что-то сказать.
– Да, я гнала самогонку, - продолжала она.
– Этому я еще от своего старика научилась, пусть ему земля пухом будет. И при Советской власти немного гнала, тайно. Все мы на земле не ангелы.
– Ладно, мамаша, будет, - попробовал остановить ее Рыбаков, но старуха продолжала:
– Вместе с немцами повылазила на свет божий разная тварь, предатели всякие. Вот я и подумала про себя: я женщина старая, и до смерти мне, видать, немного осталось. Но умирать собачьей смертью неохота. Вот я и слушаю, о чем говорят пьяные фашисты, а сама думаю: случай будет, так я кому надо об этом и расскажу. Настанет время, вернется моя Нина... А тут приходит один, рыщет вокруг, а сам не говорит, что он за человек, откуда пришел, с чем...