Его называли Иваном Ивановичем
Шрифт:
– Понимаешь по-немецки?
– спросил его Шменкель.
– Немного, ваше благородие.
– Ты над ними старший?
– спросил мужчину Коровин.
– Да. Мы ждем указаний. Рабочие ленивы.
– Надсмотрщик криво усмехнулся.
– Их плетками нужно подгонять, грязные свиньи!
– Молодец, пойдем со мной. Водки хочешь?
– Хм, если господин угостит стопочкой...
Мужчина засеменил быстрее.
– Оставайся здесь, - шепнул Коровин Шменкелю.
– Я сам его толкну в подвал.
Через несколько минут партизаны сели в машину. Шменкель вскочил в кабину. Часовой поднял шлагбаум и отдал честь.
– Направо
– спросил Митя у Шменкеля, когда они выехали с территории товарной станции.
– Налево.
Шоссе было свободно. Миронов гнал машину, до отказа выжимая педаль. Миновав мост, свернули в сторону и поехали в северо-западном направлении прямо по полю. Вскоре дорогу им преградил ручей. Брод через него пришлось искать довольно долго. Когда переехали на другой берег ручья, Митя повел машину к темневшему на горизонте лесу. Вот и дорога. По ней через некоторое время они выехали в лощину, поросшую густым кустарником.
Здесь и остановились. Партизаны замаскировали машину. Шменкель выставил охрану к машине, а сам осмотрелся. Уже темнело. Ночь вступала в свои права. На небе показался диск луны.
Спать никто не мог. Партизаны потихоньку делились впечатлениями. Ужинали, не разжигая огня.
Прислонившись спиной к дереву, Шменкель молча , слушал партизан. Рядом с ним сидел Коровин.
– О семье задумался, Иван?
– Лучше, когда я об этом не думаю.
Однако слова унтер-офицера о новом нацистском законе не выходили у Шменкеля из головы. Эрна очень любит детей, и, если фашисты разлучат ее с ними, она не вынесет этого.
Коровин словно отгадал мысли Шменкеля и спросил:
– Ну, нашел ты ту листовку?
– Нашел.
– Покажи-ка и дай мне фонарик.
Шменкель вытащил из-за голенища листовку и протянул ее Коровину. Сам Фриц прочитал ее, еще сидя в машине.
"Бедная Эрна! Ее, наверно, уже допрашивали, может, даже издевались над ней. Если б она могла понять, почему я так поступил. Поступить иначе я не мог".
Коровин, прочитав листовку, сказал:
– Видишь, как дорого ценят фашисты твою голову?
– И повторил: - "Лицо, поймавшее дезертира Фрица Шменкеля, получит вознаграждение: русский гражданин - восемь гектаров земли, дом и корову, военнослужащий вермахта пять тысяч марок и четырехнедельный отпуск на родину".
Коровин передал листовку другому партизану, и она стала переходить из рук в руки. При тусклом свете луны партизаны разглядывали портрет Шменкеля на листовке, напечатанной на русском и немецком языках.
Проверив посты, Шменкель снова сел, прислонившись к дереву, но заснуть так и не смог.
* * *
Утром третьего дня Митя благополучно привел свой автомобиль в партизанский лагерь. Совсем недавно вернулась группа партизан из отряда имени Суворова, и теперь бойцы делились впечатлениями о встрече с красноармейцами 20-й кавалерийской дивизии, которая дала им своего радиста для связи. Это был небольшого роста бурят, скуластый, с маленькими глазками. Он сразу же принялся осматривать трофейную радиостанцию и устанавливать ее в своей землянке. Единственным человеком, кому радист позволил заходить в радиоземлянку, был Морозов.
Разведчики штаба армии забрали с собой пленных немцев, чтобы передать их в лагерь для военнопленных. Прощание Кубата с партизанами было трогательным.
– Мы очень привыкли к этому Швейку в пижаме, - рассказывал партизан Михаил Букатин.
– Он великолепно
Шменкель рассмеялся.
– У него больной желудок. Представляешь, Ваня, такой повар - и с больным желудком!.. Ну а теперь ты, Ванюша, расскажи, как вы захватили рацию...
Шменкель уже доложил начальству об успешном проведении порученной ему операции и теперь только сказал:
– А тот унтер-офицер с товарной станции был не таким уж глупым. Он понимал, что поступает несправедливо. Может, ему даже было стыдно... Многим немцам не по себе в собственной шкуре. Где-то в душе они понимают, что должны воспротивиться фашизму, который несет гибель немецкому народу и народам всей Европы. Но они беспомощны, потому что не знают, как должны поступать.
– Да это и не удивительно. Если тебе каждый день вдалбливают в голову, что ты человек высшей расы, ты когда-нибудь и сам начнешь верить в это. Букатин на миг задумался, припоминая.
– Недавно мы распространяли листовки в одном селе. Ко мне подошел какой-то старик и сказал: "А в них правда написана, сынок? Сейчас много всяких бумажек раздают, даже не знаешь, где в них правда, а где нет. Немцы врут, и люди теперь уже перестали верить чему-либо. Раньше все было просто, сразу видели, где хорошо, где плохо. А сейчас человек спрятал лицо, и не поймешь, можно ему доверять или нет. Другой раз мне кажется, что эти проклятые оккупанты и нас с головой окунули в ложь".
– Окунули в ложь, - машинально повторил Шменкель.
– А старик неплохо сказал. Знаешь, как об этом говорил врач, которого мы взяли в плен? Он считает, что огромные просторы Советского Союза сделали немецких солдат неверующими. Некоторые из гитлеровцев, например, думают, что Германия даже в случае победы не сможет охранять страны, которые она завоевала. Рано или поздно ответный удар будет нанесен. В этом есть что-то разумное.
– Слабое утешение, - буркнул Букатин.
– Разумеется. Самое плохое заключается в том, что немцы все еще никак не могут понять, в каком преступлении они участвуют.
Шменкель встал и, сунув руки в карманы, спросил:
– Скажи, Михаил, есть у нас какая-нибудь типография или хотя бы печатный станок? Ты только что говорил о каких-то листовках. Латинского шрифта у нас, конечно, нет?
– А у тебя, я вижу, большие аппетиты. К сожалению, мы имеем не так много: всего лишь печатный станок. Кто его знает, откуда он взялся. Мы слушаем сводки Совинформбюро, потом сами пишем листовки. А ты знаешь, что недалеко от нас действуют партизанские отряды имени Щорса и Лазо? Если так пойдет и дальше, то скоро у нас будет своя партизанская дивизия. Что ты думаешь о Морозове?