Его величество

Васильев Владимир Германович

Николаю Павловичу оставалось зайти в кабинет, посмотреть кое-какие документы, а потом отправляться в комнаты. Не обратив внимания на офицеров, вытянувшихся по стойке смирно, он миновал приемную, но едва успел в кабинете снять шинель, как услышал голос дежурного офицера:

– Ваше высочество! В приемной вас ожидает адъютант командующего гвардейскою пехотою генерала Бистрома с пакетом в собственные руки.

Забрав пакет, велев адъютанту подпоручику Ростовцеву обождать ответа в приемной, великий князь принялся читать письмо:

«В продолжение четырех лет, с сердечным удовольствием замечав, иногда, Ваше доброе ко мне расположение; думая, что люди, Вас окружающие,

в минуту решительную не имеют довольно смелости быть откровенными с Вами; горя желанием быть, по мере сил моих, полезным спокойствию и славе России; наконец, в уверенности, что к человеку, отвергшему корону, как к человеку истинно благородному, можно иметь полную доверенность, я решился на сей отважный поступок. Не посчитайте меня коварным донощиком, не думайте, чтоб я был чьим-либо орудием или действовал из подлых видов моей личности, – нет. С чистою совестью я пришел говорить Вам правду.

Бескорыстным поступком Своим, беспримерным в летописях, Вы сделались предметом благоговения, и История, хотя бы Вы никогда и не царствовали, поставит Вас выше многих знаменитых честолюбцев; но Вы только зачали славное дело; чтобы быть истинно великим, Вам нужно довершить оное.

В народе и войске распространился уже слух, что Константин Павлович отказывается от престола. Следуя редко доброму влечению Вашего сердца, излишне доверяя льстецам и наушникам Вашим, Вы весьма многих против Себя раздражили. Для Вашей собственной славы погодите царствовать.

Противу Вас должно таиться возмущение; оно вспыхнет при новой присяге, и, может быть, это зарево осветит конечную гибель России.

Пользуясь междоусобиями, Грузия, Бессарабия, Финляндия, Польша, может быть, и Литва от нас отделятся; Европа вычеркнет раздираемую Россию из списка держав своих и сделает ее державою Азиятскою, и незаслуженные проклятия, вместо должных благословений, будут Вашим уделом.

Ваше Высочество! Может быть, предположения мои ошибочны; может быть, я увлекся и личною привязанностию к Вам, и любовью к спокойствию России; но дерзаю умолять Вас именем славы Отечества, именем Вашей собственной славы – преклоните Константина Павловича принять корону! Не пересылайтесь с Ним курьерами; это длит пагубное для Вас междуцарствие, и может выискаться дерзкий мятежник, который воспользуется брожением умов и общим недоумением. Нет, поезжайте Сами в Варшаву, или пусть Он приедет в Петербург; излейте Ему, как брату, мысли и чувства Свои; ежели Он согласится быть Императором – слава Богу! Ежели же нет, то пусть всенародно, на площади, провозгласит Вас Своим Государем.

Всемилостивейший Государь! Ежели Вы находите поступок мой дерзким – казните меня. Я буду счастлив, погибая за Россию, и умру, благословляя Всевышнего. Ежели же Вы находите поступок мой похвальным, молю Вас, не награждайте меня ничем; пусть останусь я бескорыстен и благодарен в глазах Ваших и моих собственных! Об одном только дерзаю просить Вас – прикажите арестовать меня.

Ежели Ваше воцарение, что да даст Всемогущий, будет мирно и благополучно, то казните меня, как человека недостойного, желавшего, из личных видов, нарушить Ваше спокойствие; ежели же, к несчастию России, ужасные предположения мои сбудутся, то наградите меня Вашею доверенностию, позволив мне умереть, защищая Вас». 18

18

Корф М. А. Восшествие на престол императора Николая I / Составлено по Высочайшему повелению статс-секретарем бароном Корфом. 3-е издание. СПб., 1857. С. 254–255.

«Что

это? – напряженно думал великий князь, вглядываясь в неровные строки письма. – Порыв молодого человека, неопытного энтузиаста или продуманный ход мятежников вызвать письмом меня к действиям и тем самым опорочить государственную власть в моем лице?»

Он снова взял со стола листок бумаги и буквально по слогам принялся перечитывать его. По слогам не получилось, он сбивался с размеренного ритма, переходил к быстрому чтению, увлекающему, волнующему.

Несколько раз Николай Павлович подходил к двери, чтобы пригласить дежурного офицера, от которого взял пакет, но в страхе отступал. Вот и сейчас он стоял, держа руку на золоченой ручке, мысленно перебирая в уме запомнившиеся фразы письма. Дойдя до конца послания и повторив вслух: «…наградите меня Вашею доверенностью, позволив мне умереть, защищая Вас», он распахнул дверь.

Перед ним, в двух шагах от стола, за которым сидел дежурный офицер, стоял молодой подпоручик. Кивком головы он пригласил его в кабинет.

Заперев дверь, взяв Ростовцева за руку, великий князь обнял его.

– Вот чего ты достоин, такой правды я не слыхивал никогда, – сказал он взволнованным голосом после того, как поцеловал офицера.

Молодой офицер, чувствуя неловкость, попытался освободиться из объятий Николая Павловича, но тщетно. Тот еще крепче сжимал его своими необычайно сильными руками.

– Ваше высочество! Не почитайте меня доносчиком и не думайте, чтобы я пришел с желанием выслужиться, – говорил подпоручик, оставив попытки освободиться от объятий великого князя.

– Подобная мысль не достойна ни меня, ни тебя. Я умею понимать тебя.

– Но…

– Ты лучше скажи, нет ли против меня заговора?

– Я не могу никого назвать, но знаю доподлинно, многие питают против вашего высочества неудовольствие. Но люди благоразумные в мирном воцарении вашем видят спокойствие России. Смею заметить, хотя в те пятнадцать дней, когда на троне лежит у нас гроб, обыкновенная тишина не прерывалась, в самой этой тишине может крыться возмущение.

– Тогда, может быть, ты знаешь некоторых злоумышленников и не хочешь называть их, думая, что это противно твоему благородству? – доверительным голосом спросил Николай Павлович, отпуская Ростовцева из своих объятий и заглядывая ему в глаза.

– И не называй! – воскликнул он тут же, заметив, на лице молодого человека смущение.

Подождав, когда подпоручик справится со смущением, великий князь продолжил:

– Мой друг! Я плачу тебе доверенностью за доверенность! Ни убеждения Матушки, ни мольбы мои не могли преклонить брата принять корону. Он решительно отрекается, в приватном письме укоряет меня, что я провозгласил его императором, и прислал мне с Михаилом Павловичем акт отречения. Я думаю, что этого будет довольно.

– Я знаю настроение, особенно у молодежи, всем хочется увидеть цесаревича, хочется, чтобы цесаревич сам прибыл в Петербург и всенародно, на площади, провозгласил своего брата своим государем, – все с тем же задором сказал Ростовцев.

– Что делать, – покачал головой великий князь. – Он решительно от этого отказывается, а он – мой старший брат! – Николай Павлович оборвался, но тут же, положив руку на плечо молодого офицера, уверенным голосом сказал: – Впрочем, будь покоен. Нами все меры будут приняты. Но если разум человеческий слаб, если воля Всевышнего назначит иначе и мне нужно погибнуть, то у меня – шпага с темляком: это вывеска благородного человека. Я умру с нею в руке, уверенный в правдивости и святости своего дела, и предстану на суд Божий с чистой совестью.