Эгоист
Шрифт:
Да, но если он не таков, как все, — то откуда эта растерянность и тревога? Отчего он чувствует себя несчастным? Все это противоречило доктрине победителя, в которой он был взращен и соответственно которой привык считать — покуда фортуна ему улыбалась, — что успех венчает достойного и что величие принадлежит тому, кто его заслуживает. Подтверждение этой доктрины мы находим в самой природе — ведь зажечь огонь можно лишь с помощью огня! Воспитание, полученное им с детства, безмятежное начало жизни — все это научило его смотреть на земные радости, как на принадлежащие ему по праву. И вот из-за какой-то девчонки он сделался мишенью злоязычия и дрожит от мысли, что о нем скажут две зловредные ведьмы. Так почему бы ему не прогнать девчонку?
Он
Но смрадные миазмы, подымающиеся от земли, заставляют вздрагивать его чуткие ноздри. Сквозь тлетворный туман он различает мутные, желтые глаза человеческой злобы, и ему некуда податься от этого взгляда: на всей земле нет такого закоулка, где бы его не достигло это болотное дыхание. Ведь сам он дышит тем же воздухом, которым дышит свет, смотрит теми же глазами, какими смотрит на него свет. В наследство от предков нашему страдальцу досталась также и утонченность чувств — это проклятие цивилизованного человека. То ли дело — маленькие эгоисты, обитающие в своем маленьком мирке. Им незачем заботиться об общественном мнении. Эти обитатели пещер и хижин почесываются себе на досуге, зализывают свои расчесы и требуют только одного: чтобы им никто не мешал. Тогда как Уилоби был эгоистом большого масштаба, эгоистом в цвету, он был рожден смотреть на общество сверху вниз, слушать его славословия, упиваться его поклонением. Как же после этого удивляться ужасу, который охватил его при первом дуновении мороза? Положение принца крови налагает обязательства, ибо в конечном счете он не отличается от прочих смертных. Тот, кто наследует поклонение общества, связан обязательствами еще большими, чем наследный принц, ибо его связывает нечто нематериальное, не поддающееся определению, и это эфемерное нечто не соберешь с подданных в виде налога, не оградишь от мятежников казнями. Он обязан блистать, обязан ухаживать за своими подданными. Всегда и везде, как бы он ни страдал, он должен являться перед ними с безмятежным лицом, подрагивая своей аристократической ногой, доставшейся ему в наследство от придворных кавалеров времен Карла Первого.
Жестоко страдая от полученных ран, Уилоби заперся в лаборатории и, скрытый от нескромных взоров, ходил из угла в угол, судорожно размахивая руками. Ему казалось, что он занят обдумыванием своего положения, — и в самом деле, нервные вспышки, которыми он отвечал на стоявший в его ушах гул неприятельской артиллерии, можно было принять за стремительную работу мысли. Странные его телодвижения отнюдь не были признаками агонии — нет, он всего лишь испытывал потребность в гимнастике!
В дальнем окне — словно нарочно, чтобы напомнить ему о свете, — мелькнула миссис Маунтстюарт; ее пышные юбки колыхнулись на повороте аллеи, и из-за них показался Гораций с его неизменно самодовольной ухмылкой. Подумать только, что женщина, столь гордящаяся своею проницательностью не в состоянии проникнуть в сущность того фигляра, разыгрывающего роль неукротимого ирландца! Впрочем, быть может, он ей оттого и мил, что готов вечно кривляться и без умолку молоть всяческий вздор. Да и не ей одной! Этот болтун рожден завлекать женские сердца. Уилоби ощутил свежий прилив восхищения перед женским постоянством. Перед его мысленным взором возникла та, что была олицетворением этого божественного достоинства: она была прекрасна.
Страшная, неописуемая судорога — нечто среднее между зевотой и стоном — свела ему челюсти, и, чтобы не дать этому ужасу повториться, Уилоби поспешно обратился к своим заброшенным пробиркам и колбочкам. Устанавливая их, он провел выгодное сравнение между собою и такими людьми, как Вернон и де Крей, да и прочими обитателями графства — товарищами по охоте и судейскому креслу, которые не понимали и не ценили Науку, это единственное полезное поприще человеческой деятельности.
Впрочем,
«Нет, так далеко не уедешь», — произнес он, приписывая и эту свою неудачу вражеским козням.
Он знал, что надо во что бы то ни стало овладеть мускулатурой своего лица, подойти к окну и заговорить с миссис Маунтстюарт. То, что она не подошла сама, казалось зловещим симптомом. Да и все ее поведение за столом было довольно недвусмысленным. Это, несомненно, она вдохновила его гостей на словесный турнир, чтобы не дать леди Буш и леди Калмер раскрыть рта. Да, но с какой целью?
Он вспомнил Кларино лицо во время завтрака: вот где разгадка!
Оно выражало непреклонность. Ну что ж, он тоже может быть непреклонным.
— Я не уступлю ее Горацию де Крею, клянусь! — воскликнул он. — Пусть она почувствует на себе всю силу мук, какие мне причинила, и пусть утешается тем, что сама их на себя навлекла.
От клятвы, произнесенной вслух, не отступаются, даже если ни одно постороннее ухо ее не слышало.
Жажда причинить Кларе несказанную боль достигла в нем экстатического накала. Он еще раз потянулся всем телом. И опять это гимнастическое упражнение закончилось судорогой. В эту-то минуту, когда его била лихорадка отчаяния, миссис Маунтстюарт и заглянула в комнату. Он подошел к окну и со смехом произнес:
— Нет, нет, видно, о работе сегодня не приходится и думать — не идет, и все тут!
— Я хочу увезти профессора, — сказала она. — Он что-то опять стал беспокоиться о своей простуде.
Сэр Уилоби вышел к ней в сад.
— Я хотел было поработать часок, — сказал он. — А то целый день прошел в праздности.
— Вы каждый день работаете в своем логове?
— Не меньше часа, когда удается его выкроить.
— Прекрасная отдушина!
От этого замечания его сердце забилось с такой силой, что он подумал, как бы и в самом деле не разболеться.
— Привычка, — сказал он. — Здесь я забываю все и вся.
— Можно надеяться, что мы со временем увидим результаты ваших трудов?
— Этого я не обещаю; я всего лишь стараюсь не отставать от современной научной мысли.
— И служить примером для соседей!
— В вашем любезном представлении, сударыня. Вообще же говоря, быть может, лучше было бы сделаться болтуном и держать записную книжку, полную анекдотов на случай. Но я на это не способен по той простой причине, что не мог бы существовать один на один с собственной пустотой — лишь ради того, чтобы время от времени пускать фейерверки. Я во всем люблю основательность! Вы упрекнете меня в узости. Быть может, вы и правы. Во всяком случае, мало кто сочувствует моим стремлениям.
— Кроме Летиции Дейл, не так ли?
Меланхолически горестная улыбка, которою сэр Уилоби отозвался на звук этого имени, напоминала покоробившийся от зноя древесный листок.
Почему она не заговаривает о своей беседе с Кларой?
— Ну что, удалось им поймать Кросджея?
— По-видимому, погоня продолжается.
Клара, должно быть, порядком оробела и не решается показаться ему на глаза.
— Неужели вы нас покидаете?
— Благоразумие требует, чтобы я поскорее увезла отсюда профессора.
— Он все еще…?
— Он поражен сходством!
— Достаточно шепнуть словцо доктору Мидлтону, и все уладится.
— Как вы великодушны!
Столь явственно прозвучавшее в ее комплименте соболезнование заставило его вздрогнуть. Итак, она знает о его несчастье!
— Скажите лучше: философичен, — ответил он, — и вы будете ближе к истине.
— Между прочим, полковник де Крей обещал погостить у меня после того, как расстанется с вами.
— Когда же это? Завтра?
— Чем раньше он покинет усадьбу Паттерн, тем лучше. Он прелестен и неотразим. Он в пять минут завоевал мое сердце. Я его не виню. Просто у него природный дар обаяния. Мы, женщины, слабые существа, сэр Уилоби!