Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет

Гриффитс Дэвид Марк

Невинная на вид статья под заглавием «Крепостное хозяйство и зарождение капиталистических отношений в XVIII в.», появившаяся в 1946 году в «Ученых записках» Московского университета, ознаменовала возобновление спора. Ее автор Николай Леонидович Рубинштейн, ученик Покровского, дискредитированную концепцию своего учителя о торговом капитализме как отдельной формации отбросил полностью в пользу уже ставшей стандартной схемы из пяти формаций, в которой феодализм неизбежно уступает капитализму. Российская экономика, как утверждал Рубинштейн, только в послепетровский период начала постепенно переходить от феодальной базы к капиталистической. До этого она имела по существу поместный характер и основывалась на рабском труде как в сельском хозяйстве, так и в промышленности. Даже мануфактуры, основанные при жизни Петра, отражают свое феодальное окружение: они нуждались лишь в минимальном вложении капитала, и их владельцами были либо эксплуатирующие крепостных своего поместья дворяне, либо купцы, которым государство пожаловало подневольных работников. Переход к более прогрессивной системе стал заметен только после смерти Петра, когда число мануфактур начало резко расти. Эти новые мануфактуры, согласно Рубинштейну, выросли не на купеческом, а на крестьянском ремесленном капитале и использовали вольнонаемный труд.

Указ Петра III, запретивший недворянам покупать деревни с крепостными для использования их на заводе^{510}, лишил их доступа к феодальной рабочей силе и тем самым вынудил всецело полагаться на наемный труд в форме отходничества — на крестьян, временно уходивших из деревни на несельскохозяйственные работы. Тем самым предприниматель из недворян волей-неволей был вынужден становиться промышленником нового, модерного образца. За исключением гигантских уральских железоделательных заводов вроде тех, какими владели Демидовы, где в одном месте работали тысячи рабочих, мануфактуры, которыми владели дворяне и купцы и где использовался подневольный труд, уступили свое первенствующее положение более производительным капиталистическим мануфактурам, которые реализовывали свою продукцию на внутреннем и внешнем рынках, а не поставляли ее государству. Как следствие, к середине века возникли ясно опознаваемые промышленные центры, что способствовало региональной специализации. В этот момент можно действительно говорить о переломе в российской истории, о начале эпохи капитализма^{511}.

Рубинштейн в своей статье затронул ряд других важных тем, в частности предполагаемый подъем сельского хозяйства в XVIII столетии, состояние рынка и экономической мысли; но внимание исследователей России раннего Нового времени привлек его анализ российской мануфактуры и связанная с ним датировка этого перелома. Возражения встретило утверждение Рубинштейна о том, что первые российские мануфактуры явились результатом инициативы государства и что капиталистические мануфактуры возникли только в послепетровский период — всего на полвека раньше, чем утверждали Покровский и его последователи, но все-таки в других исторических рамках. Таким образом, разница между позицией Вяткина и Рубинштейна — это всего лишь разница в степени.

Анализ мануфактуры раннего Нового времени у Рубинштейна вполне мог показаться коллегам самым уязвимым местом очень уязвимого историка, ведь как раз в это время «Русская историография» (М., 1941) Рубинштейна подверглась яростной атаке из-за якобы преувеличенной в ней зависимости российских исторических работ от западных. Эта тенденция шла в русле борьбы с космополитизмом — преследования, которому подвергались евреи, каковым как раз был Рубинштейн. В ходе последовавшего обливания грязью его анализ мануфактурного производства подвергся яростной атаке.

Первой последовала реплика Елизаветы Ивановны Заозерской, которая в это время заканчивала монографию о петровской мануфактуре (опубликована как «Мануфактура при Петре I» [М., 1947]), в которой она утверждала, что многие мануфактуры раннего Нового времени были учреждены купцами и обслуживали внутренний рынок. В декабрьском выпуске «Вопросов истории» за 1947 год — ведущем советском историческом журнале — Заозерская ответила Рубинштейну статьей о развитии тяжелой промышленности в России в XVIII веке, в которой попыталась защитить свои мануфактуры, еще раз заявив, что они явились результатом купеческой деятельности. Как и Злотников, она утверждала, что большей частью мануфактуры первоначально использовали вольнонаемный труд, лишь после смерти Петра широко распространилось применение подневольного труда. Таким образом, Заозерская не видела тенденции к использованию наемного труда во второй четверти века. И, если на то пошло, не обнаруживала она никакого резкого увеличения числа мануфактур в послепетровский период^{512}. Где же тогда, по ее мнению, находился тот водораздел, который Рубинштейн поместил в 40-е и 50-е годы XVIII столетия? Этот вопрос Заозерская оставила без ответа, но, поскольку она утверждала, что не видит разрыва между царствованиями Петра и Екатерины II, большинство читателей решили, что это означает, что перелом произошел с самим Петром. Другие читатели заключили, явно ошибочно, что ее тезис предполагает наступление перелома только в конце века^{513}. Как бы то ни было, редакторы «Вопросов истории» предпослали ее статье замечание, что публикуется она в ответ на статью Рубинштейна, и предложили включиться в дискуссию другим историкам и экономистам.

Удивительно, но Рубинштейн не замедлил выступить в свою защиту. (Удивительно, потому как, несмотря на обилие сыпавшихся на него оскорблений, ему, по всей видимости, все же не запретили излагать свои взгляды в печати.) В статье о мануфактурном периоде и формировании капиталистического уклада в России нераскаявшийся историк повторил свою первоначальную точку зрения. Рынок XVII века, утверждал он, основывался на торговле, а не на производстве (это утверждение — тень учения Покровского). И все наблюдавшиеся в то время ростки промышленного капитализма были по характеру спорадическими и, следовательно, не могут считаться частью тех капиталистических отношений, которые начали возникать только после петровских преобразований^{514}. Заозерская обвинялась косвенно в том, что смешивала ростки и уклад; это обвинение будет всплывать снова и снова в споре об истоках капитализма в России.

Настал следующий этап спора о российской мануфактуре, который продлился весь 1948 год. Представитель крайней позиции историк-экономист Константин Алексеевич Пажитнов изучил природу рабочей силы и обнаружил, что в течение всего XVIII столетия ее составляли крепостные работники, и для текстильной промышленности это было так же истинно, как и для металлургической. Только в XIX веке, утверждал Пажитнов, мануфактура, основанная на вольнонаемном труде, стала преобладать в социально-экономических отношениях России и, таким образом, преобразила их структурно. Он осторожно заметил, что любая мануфактура, будь она феодальная или капиталистическая, содержит элементы капиталистического развития^{515}. Но переход к капитализму нельзя отнести ранее, чем к XIX веку, к дате, названной Покровским.

Историк-экономист Исай Соломонович Бак остался при своем мнении и ответил коллеге Пажитнову статьей о возникновении капитализма в России^{516}.

В ней он указал на изменения, которые, как он объявил, обнаружил в экономике сельского хозяйства России раннего Нового времени. Он, в частности, отметил социальную стратификацию крестьян деревни, в первую очередь в центральном промышленном регионе: некоторые крестьяне стали заниматься промышленной деятельностью, в то время как другие увеличили свои земельные участки за счет менее удачливых собратьев, которые в конце концов оказались вынуждены на них работать. Купцы тоже все больше занимались промышленностью и к середине XVIII столетия владели большей частью мануфактур. Государственная политика, переориентированная в сторону либерализма, отражала этот сдвиг в экономическом базисе. Таким образом, в середине века сформировался капиталистический уклад, приведший к разложению капитализма. В сущности, Бак поддержал Рубинштейна.

Самую крайнюю позицию в споре, как и следовало ожидать, занял Струмилин, который был еще жив и, по его словам, обеспокоен сходством точки зрения Рубинштейна с точкой зрения Покровского и даже Туган-Барановского. Повторив тезис, разрабатывавшийся им двумя десятилетиями ранее, он стал утверждать, что крепостная, даже феодальная мануфактура содержит противоречие в терминах. По самой своей природе мануфактура антагонистична феодализму, так как требует вложения капитала и производит прибавочную стоимость^{517}. Позднее Струмилин добавит, что ее связи с рынком также ясно определяют российскую мануфактуру как капиталистическую. Проблему рабочей силы Струмилин разрешил, заявив, что рабочие мануфактур, будь они вольнонаемными работниками, посессионными или приписными крестьянами, трудились за плату в той или иной форме и, следовательно, продавали свою рабочую силу, а это — один из признаков капитализма. Действительно феодальными он был готов признать только те мануфактуры, которыми владели помещики и на которых они заставляли своих крепостных отрабатывать барщину. Поскольку есть данные о том, что мануфактуры действовали уже в XVI веке, то в том веке и надо искать истоки капитализма.

Второй этап спора о российской мануфактуре и истоках капитализма проблему не решил, закончившись в 1949 году ничем, и редколлегия «Вопросов истории» даже не попыталась сделать содержательных обобщений. Действительно, все признали, что для таких обобщений недостаточно данных. Но вместо того, чтобы сразу направиться в архивы, историки ввязались в бесполезный спор о периодизации российской истории и, в частности, о разграничении эпох феодализма и капитализма. Подобно предыдущему, этот спор нашел выход на страницах «Вопросов истории» ^{518} . Спор открыл Сергей Владимирович Бахрушин, за ним последовал Николай Михайлович Дружинин с докладом «О периодизации истории капиталистических отношений в России», представленным Академии наук в 1948 году ^{519} . Доклад был важен в нескольких отношениях. Прежде всего он пытался отличить зачатки, ростки и зародыши капитализма от собственно капиталистического уклада. Спорадические зачатки капитализма, отметил Дружинин, свойственны феодальному и даже древнему обществу. Они были слабы и, не находя подкрепления, обычно либо исчезали, либо приспосабливались к некапиталистическому окружению. Маркс отнес такие явления к категории Keime [188] , или зародышей. Уклад, с другой стороны, был ленинским словом, использовавшимся для обозначения способа производства в его историческом контексте. Будучи таковым, он вполне мог сосуществовать с другим укладом или с несколькими в одной формации (у Маркса на немецком Formation), которую Маркс определял как социально-экономический базис, взятый вместе с его надстройкой, либо общество в совокупности. Как отметил Дружинин, феодальная формация содержала не только феодальный уклад, но и остатки вытесненного ею более древнего уклада и, на определенном этапе развития, также зародыши капиталистического. (И действительно, термин «формация» Маркс взял у геологов, которые понимают ее как образование, содержащее некоторое число пластов.) Как только капиталистический уклад утвердился, преобладающая феодальная формация стала препятствием для его дальнейшего развития, создала напряжение, снять которое можно было только сменой отжившей формации более передовой ^{520} . Другой важный вывод, предложенный Дружининым и принятый научным сообществом, заключался в том, что как раз этот экономический базис (а, скажем, не классовая борьба) и должен служить решающим фактором при построении любой схемы периодизации. И, наконец, Дружинин поместил утверждение капиталистического уклада в 60-е годы XVIII столетия, а все предшествовавшие капиталистические элементы назвал зачатками. Как и другие историки, окончательную победу капиталистического уклада он связал с освобождением крестьян в 1861 году. Авторитет Дружинина был так велик и аргументы столь весомы, что все стороны в последовавшей дискуссии заявят о приверженности его точке зрения.

188

зародыши, ростки (нем.). — Примеч. науч. ред.

Несмотря на попытки Дружинина внести ясность, спор о периодизации закончился так же безрезультатно, как и дискуссия о российской мануфактуре и об истоках капитализма, что молчаливо признала редколлегия «Вопросов истории», подведя итоги обсуждения. Редколлегия отметила, что одни, как Струмилин, относили наступление капитализма к XVI веку, другие — к середине XVII, а третьи — к началу XIX. Вопрос, как признала редколлегия, невозможно решить без дальнейшего исследования истоков капитализма, а оно, в свою очередь, должно учитывать социально-экономический характер мануфактуры^{521}. Некоторые общие выводы, однако, сделать было можно — общие выводы, которые должны направить дальнейшее исследование: а) ранняя российская мануфактура по природе являлась либо феодальной, либо капиталистической, а не смешанной, как утверждали Покровский и его последователи; б) капиталистический уклад и, следовательно, наступление капитализма тесно связаны с утверждением капиталистической мануфактуры; в) главной отличительной чертой капиталистической мануфактуры, отделяющей ее от феодальной, может быть только использование труда как товара.