Екатерина Великая

Труайя Анри

Скоро она располагает «божественное дитя» рядом со своим рабочим столом. Вот что пишет Екатерина Гримму, который, на правах «объекта насмешек», получает самую точную и подробную информацию о характере, играх, воспитании и первых словах маленького вундеркинда. «Я без ума от этого мальчишки, – пишет она. – Во второй половине дня мой малыш приходит ко мне столько раз, сколько хочет, и проводит три-четыре часа в день в моей комнате…» И дальше: «Я делаю из него очаровательного мальчугана. Удивительно, что, не умея еще говорить, этот ребенок двадцати месяцев знает больше, чем другой в три года. Бабушка делает из него что хочет. До чего же прелестный будет мальчик!» Или такая запись: «Несмотря на занятость законотворчеством, я для своего удовольствия решила составить для господина Александра маленький букварь, он, право, недурен. Все, кто видел его, отзываются очень хорошо… Нанизывая правила, одно за другим, как бусинки на ниточку, мы узнаем самые разные вещи; я преследую этим две цели: расширить кругозор впечатлениями от разных предметов и возвысить душу, формируя характер».

Гримму

она посылает эскиз костюма, придуманного ею для внука. «Все части его сшиты вместе, он одевается в один прием и застегивается сзади на четыре или пять крючков… При этом никаких завязок или перетяжек, и ребенок почти не замечает, что его одевают; ему вдевают ноги и руки в одежду и все готово. Этот костюм – гениальная находка с моей стороны. Король Швеции и принц прусский запросили и получили модель одежды господина Александра».

Екатерина убеждена, что никогда отец и мать «господина Александра» не сумели бы развить ум и характер сына, как это сделала она. Он – ее творение. Ее собственность. Слушается только ее, любит только ее. Однажды этот вундеркинд спросил горничную императрицы, на кого он похож.

– Лицом на мамашу.

– А характером, манерами?

– На бабушку.

– Я так и знал! – восклицает Александр и кидается на шею горничной.

Екатерина в восторге от этого разговора и рассказывает о нем всем подряд. И Гримму в том числе: «Это будет исключительнейшая личность, если „посредники“ не помешают мне развивать его». «Посредниками» императрица презрительно называет своего сына и невестку.

А «посредники» между тем не теряют времени. Мария щедра на потомство. Не успели оглянуться, как она опять забеременела. Через семнадцать месяцев после Александра она рожает еще одного мальчика. Екатерина в восхищении. Второму внуку она дает имя Константин, в надежде, что когда-нибудь он будет править Константинополем. [112] По этому поводу чеканится медаль: на лицевой стороне – церковь Святой Софии в Константинополе, на обратной – карта Черного моря со звездой в верхней части. На празднестве, организованном Потемкиным в честь радостного события, читают стихи Гомера. Но младенец хил здоровьем. Бабушка разочарована и пишет довольно холодно: «Что касается другого (Константина), то за него я и гроша не дам: почти уверена, что он не жилец».

112

У Павла с Марией было десять детей: будущий царь Александр I (1777–1825); будущий великий князь польский Константин (1779–1831); Александра (1783–1801); Елена (1784–1803); Мария (1786–1859); Екатерина, будущая королева Вюртембергcкая (1788–1819); Ольга (1792–1795); Анна, будущая королева Нидерландская (1795–1869); будущий царь Николай I (1796–1855); Михаил (1798–1849).

Но «не жилец» уцелел, вырос и умом и телом, так что у Екатерины возрождаются надежды на византийскую гегемонию. Чтобы вскормить нового монарха, коему уготовано править Восточной империей, нужно молоко с Олимпа. И вот запрашивают кормилицу из Греции. Приезжает кормилица, а в ее пышных грудях – все античные добродетели. Так что теперь двое ребятишек играют на ковре у стола императрицы, а Екатерина, разбирая дела, диктуя доклады, подписывая указы, тает от счастья каждый раз, когда среди политических забот слышит веселый смех внуков.

А забот политических больше, чем когда-либо. Вся Европа приходит в движение. Через несколько дней после рождения Александра приходит весть о смерти, 30 декабря 1777 года, князя Баварского, Максимилиана Иосифа. В мировом балансе той поры личность государя, его симпатии и антипатии, семейные узы и тайные помыслы играют такую важную роль, что кончина его может полностью изменить судьбу страны. После каждой смерти монарха Екатерина взвешивает предстоящие потрясения, с тем чтобы в будущем извлечь из них максимальную выгоду для России. Ей приходилось уже не раз переживать исторические кончины: германских государей Карла VI и Карла VII, царицы Елизаветы, Августа III, короля Саксонии и Польши, и в 1774 году – смерть Людовика XV.

Эта последняя смена короля вызвала полную перемену в личном отношении императрицы к Франции. К Людовику XV она питала презрение на грани ненависти, а к Людовику XVI открыто проявляет глубочайшее уважение. Маркиз де Жюинье, новый посол Франции, писал в 1776 году: «Я отнюдь не думаю, что предубежденность Екатерины против Франции неисправима. Я полагаю даже, что она значительно уменьшилась по отношению к нашему правительству, причем по важнейшим вопросам». Со своей стороны Екатерина пишет Гримму: «Ваш г-н де Жюинье прибыл. Вчера я его видела. Этот не глуп, по-видимому. Молю Бога, чтобы он возвысил его ум и поставил его выше пустых мечтаний, лихорадочных возбуждений, грубой клеветы, глупостей и политических умопомрачений, которые были свойственны его предшественникам, а главное – чтобы не болтал он глупости обо всем, как делал это последний из них, [113] чтобы не исходил он желчью, не был бы мрачным ипохондриком, на манер тех чинуш, что приезжали до него и до его предшественника». И далее: «Мне так нравится все, что происходит при дворе короля Людовика XVI, что я готова бранить тех, кто критикует его».

113

Имеется в виду Дюран де Дистроф.

Подобно

отливу, столь же сильному, как и неожиданному, французское общественное мнение, враждебно настроенное по отношению к России до того, вдруг становится благожелательным. Все русское наивно считается хорошим. Театр увлекается сюжетами из русской истории: «Скифы» Вольтера, «Петр Великий» Дора, «Меншиков» де Лагарпа… В Париже повсюду появляются то гостиница «Россия», то кафе «Дю Нор». [114] Хозяйка магазина модной одежды дает своему заведению название «Русская галантность». Другой лавочник сделал вывеску «Русская императрица». Портной Фаго нажил состояние на том, что стал шить детскую одежду по модели, сообщенной Екатериною Гримму. Мамаши из самых знатных парижских семей хотят, чтобы их крошки были одеты, как маленький царевич Александр. Екатерину это забавляет. «Я считаю, что господин Фаго делает свое дело, удивительно другое: мода приходит с севера, именно северные страны, и Россия в особенности, стали модны в Париже. Возможно ли такое, ведь о нас думали, говорили и писали так плохо, так плохо!»

114

«Северное». (Прим. перев.)

Если после кончины Людовика XV франко-русские отношения несколько потеплели, то смерть курфюрста Баварского оказала совсем другое влияние на международную обстановку. Кончина Максимилиана Иосифа и обрыв баварского рода предоставили Австрии долгожданную возможность расширить свою территорию. Но распространение влияния Иосифа II Габсбурга на Баварию никак не устраивает других германских князей, и в первую очередь двор Гогенцоллернов. «Скорее соглашусь на бесконечную войну, чем на опеку чванливых Габсбургов!» – восклицает Фридрих II. И опять Австрия и Пруссия сцепились словесно и грозят перейти от слов к делу. Но ни та ни другая сторона не уверена в силе своего оружия. У них равные силы, и военные и дипломатические, и рассудить их может только война на износ. Если только Россия не поддержит ту или другую сторону.

Екатерина понимает это и спокойно соразмеряет рост своего престижа в этом мире, который еще недавно третировал ее как авантюристку. Фридрих II, поставивший ей двух невесток, умоляет свою «русскую сестру» выступить в качестве «арбитра Европы». «Только от нее, – пишет он, – зависит сегодня, быть миру или войне». Стоит ей заявить о поддержке Пруссии, то есть германских княжеств, и Иосиф II с Марией Терезией покорятся. [115] Со своей стороны и Мария Терезия, которая терпеть не могла Екатерину, шлет теперь любезные письма и тоже предлагает ей разрешить конфликт, естественно, в пользу австрийской монархии. Получив просьбы обеих сторон, Екатерина не спешит высказываться. Она питает дружеские чувства и к Фридриху II, и к Иосифу II. К тому же оба ей нужны, если она хочет безнаказанно закончить раздел Польши и изгнать турок с захваченных ими земель в Европе. Продолжать свою политику в Восточной Европе она сможет только при условии, что оба монарха закроют на это глаза и не будут ей мешать. Как помочь Пруссии и не настроить против себя Австрию, и наоборот? Она горда, что ее просят быть посредником, но ее беспокоит мысль, что надо принять решение, которого так ждут и Габсбурги, и Гогенцоллерны. «Какой герб может решить, кто из них прав? – пишет она Гримму. – Кто не прав? Кто хитрит больше? О, Боже, как сделать, чтобы вопрос о наследии в Баварии был решен ясно и справедливо!» В апреле 1778 года король Пруссии, не получив никаких заверений от Екатерины, теряет терпение и отправляется в поход. А Екатерина все выжидает, выясняет вопросы, предложения, испытывая постоянное давление дипломатов, сменяющих друг друга в ее приемной.

115

После смерти в 1765 году своего отца, императора Франца I, Иосиф II стал императором Австрийским и правил совместно с матерью своей Марией Терезией.

По правде говоря, ни на минуту не забывая о споре за баварское наследство, Екатерина довольна своей личной жизнью. Счастливая бабушка, она вновь счастлива в любви. Благодаря Потемкину, гусарский офицер Зорич сменен на русского унтер-офицера Ивана Николаевича Римского-Корсакова, тоже из гусарского полка. Новый фаворит – из старинного рода смоленских дворян, ему двадцать четыре года. Гримм осторожно поддразнивает Ее величество за то, что она «втюрилась» в нового фаворита, на что она в сорок девять лет отвечает с совершенно юным энтузиазмом: «Втюрилась, втюрилась! Знайте же, что это выражение не подходит, когда речь идет о Пирре, царе Эпира, неподвластном кисти живописца и резцу скульптора. Такие шедевры природы вызывают восхищение и восторг, сударь мой… Когда Пирр берет в руки скрипку, все собаки заслушиваются; когда он начинает петь, слетаются птицы, чтобы слушать его, как Орфея. Никогда Пирр не совершил неблагородного поступка, не сделал неграциозного жеста; он излучает свет, подобно солнцу, вокруг него ореол, нимб; никакой при этом женственности, а только мужественность, да еще какая… Все в нем гармонично. Нет каких-то деталей; он производит впечатление драгоценных даров природы, собранных в одном прекрасном существе…» [116]

116

Письмо от 1 октября 1778 года.