Екклесиаст (рус. и англ.) Илл.Эрнста Неизвестного
Шрифт:
конца не будет,
и много читать —
утомительно для тела.
And further, by these, my son,
be admonished: of making many
books there is no end;
and much study
is a weariness of the flesh.
13
Выслушаем сущность всего:
бойся Бога и заповеди Его
соблюдай, потому что
в этом всё для человека;
Let us hear the conclusion
of the whole matter:
Fear God, and keep his commandments:
for this is the whole duty of man.
14
Ибо всякое дело
Бог приведёт на суд,
и всё тайное,
хорошо ли оно, или худо.
For God shall bring every work
into judgment, with every secret
thing, whether it be good,
or whether it be evil.
ЧЕРНОЕ
Яков Кумок
Я.И.Кумок (1932-2011) - советский писатель. Родился в Минске. В годы войны семья попала в Ташкент, где он и вырос. Окончил геологический факультет Среднеазиатского университета, ряд лет работал геологом. В 1956 году начал печататься, несколько лет работал в ташкентской газете, а затем переехал в Москву. Написал книги о Губкине, Федорове, Карпинском в серии ЖЗЛ, романы «Петроглив», «Мулимойе», рассказы. В 70-е г.г. написал комментарии к Экклесиасту, иллюстрации к которым сделал Эрнст Неизвестный, затем вместе с тем же художником участвовал в двуязычном издании «Книги Иова», а в 2005 году вышел их же совместный труд «Пророки».
Явление Екклесиаста
Вдруг!.. — из-за медлительных, ухоженных, напевных строк Чехова — выкатилось: косматое, скорбное: опалило... Не помню (был мальчишкой), в каком рассказе... вроде бы — в «Тоске», сейчас заглянул, там другое: «Кому повем печаль мою». (И тоже: «Ко-му по-вем пе-чаль мою-ю...» Красо-та-то!) И у Толстого не помню где. Не в «Воскресении» же, там из Матфея. Благословенный, однако, обычай: цитации, эпиграфы: кой-чего нам перепадало через них из этой Книги, правда которой оборвалась с пришествием эры разума... Юность невежественная, томительная, бедная, с послевоенными восторгами... Высшая истина, мнилось (и так — внушалось), в образах.В созданиях художественной литературы, кои надлежало с правильных позиций — истрактовать. Но чуяла, видно, душа-то, чураясь бранчливых поучений и подобострастно-злобных радений публицистов, чуяла, неопытная, присутствие в мире иной мудрости...
У Чехова вот что приводилось и ухвачено было, как забытое откровение: потому что во многия мудрости многия печали, и умножающий знания умножает скорбь.
Отчего так сжалось сердце мальчишки, потянувшееся ко многия мудрости.Откуда-то ведь было ему уже ведомо, что познание мудрости обременено печалью и добытая крупица истины приумножает беды в этом мире. Но отчего так неотвязно влечет она — Истина?
... дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в том... ( Еккл 1:13)
И опять пытал себя удивленно: откуда ведомо — до чтения? Разве память прошлого — не моего — во мне — есть? И: зачем дана людям к познанию мучительная тяга, от нее возрастает печаль? И: откуда было известно ему... тому...три тысячи лет назад? Тогда и знать-то еще ничего не знали. Тогда еще знаний не было.
... это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим... (Еккл 1:13)
Тяжелое!
А ведь и егоэто тяжелое занятие влекло три тысячи лет назад... влечет и меня... и вдруг ощутил человеческую к немублизость. Много лет спустя, читая в первый раз «Екклесиаст», почувствовал это снова: онпризнается, что, веселясь, не веселится, а познает веселие: не
А у Хемингуэя помню где. Оглавком к «Фиесте» стояло — страшно и ясно:
Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки. (Еккл 1:4)
Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. (Еккл 1:5)
Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои.(Еккл 1:6)
Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь. (Еккл 1:7)
Тяжелые валы морские: стихии набегали, топили и с ревом отступали... Уж чего проще: восходит и заходит и вновь светает на востоке? И люди умирают, и дети вырастают, а земля, что ей деется, земля остается. Какая же в том мудрость? Про то каждый знает. А вот замлело в груди, будто хватила она горячего суховея...
Кружится...
Кружится...
И на круги свои...
На круги сво-я! По-древнерусски. Поправляю себя. (Следовательно, вычитал еще и раньше. У кого-нибудь из старых писателей). Ах, ну конечно же. И несравненное всеохватное, что и посейчас даже и про себя не могу произнести без волнения, суета сует— ведь изречение это помню с... до-рождения, чуть не сказал, всегда знал. И с добавлением: и сказал Екклесиаст.
Е-к-к-ле-си-аст!.. Имя колдуна из германской сказки. Как влекло оно, таинственное, единственное, уводящее в детские сны.
Суета сует, сказал Екклесиаст... (Еккл 1:2)
Наверняка и раньше попадалось в книжках. Или слышал.
И полюбилось, помню, бормотать:
Во многия мудрости многия печали, и умножающий знания... (Еккл 1:18)
Ну какая, подумаешь, мудрость: реки текут, а море из берегов не выходит? А вот приняло сердце сразу: мудрость.
И так у меня произошло, что были для меня три великих авторитета: Толстой, Чехов и Хемингуэй, и могучие их фигуры закрывали окоем, и вот нежданное из-за них выплывало солнце, и силуэты их тончали и прозрачнели: милый доктор в шляпе, и бесстрашный Хэм с винчестером, и Лев Николаевич в толстовкес развевающимся подолом.
А мальчик рос, и юность миновала, и стукнуло двадцать пять лет.
Памятный день! Мне подарили Библию.
Где уж ее только откопала подруга, в каких завалах, на каком чердаке отрыла, догадываясь и даже зная о томлении моем по иноймудрости, — измятую, с ошметками грязи между страницами и клоками свисающей бумаги. На полях малограмотные пометки тонким старушечьим почерком. Они сохранились по сию пору: крестики в кружочках, наведенные чернильным карандашом, слова «О смерти», «Избавление Израиля от скорби» (над псалмом 24) и другие.
Одна пометка меня поразила. И сейчас, когда попадается, взираю на нее с мистическим трепетом. Вот она: в 1 Паралипоменон 7:23 густо подчеркнуто:
И нарек ему имя: Берия, потому что несчастье постигло дом его. (/ Пар 7:23)
Всего-то года четыре прошло, как прервалось его, Бериево, сатанинское дыхание над Россией, а подчеркнуто-то заведомо было, когда оно еще смердило и огнепыхало, творя тлен, величать Берию нельзя было иначе как охранителем народа от врагов народа (и в юности моей мы его в своем идолопоклонском воображении таким и рисовали), но кто-то знал: несчастье постигло доми чья-то рука подчеркнула; И нарек ему имя: Берия, потому что несчастье постигло дом его.Так кому-то в малой крупице, одной из бесчисленных, составляющих глыбу, открылась провидческая сила, заключенная в этой Книге.