Экс на миллион
Шрифт:
— Без меня. Ты слышал мой принцип: без крови. А здесь без нее не выйдет.
— Повторюсь еще раз. Ты! Нам! Нужен!
В ярких красках представил себе кадр из фильма: бьющиеся на брусчатке лошади в крови, разорванная на части карета, сорванная вывеска «Пиво. Портер. Ледъ», осколки стекла, вопли пострадавших, контуженные инкассаторы, которых добивают из маузеров максималисты…
— Прощай, Медведь!
Резко отодвинулся от стола и вышел из портерной, не оглядываясь. Лишь в голове вертелось одно, как на граммофонной пластинке с заевшей иглой: пошёл, ты! Пошёл на…!
Замер на мгновение перевести дух. Печальный звук шарманки из соседнего двора-колодца истаивал в наползавшем с реки
[1] Гамбеттовский ключ — один из популярных шифров, использовавшихся революционным подпольем.
[2] По первому гудку рабочие вставали, по второму выходили из дома на работу, а по третьему должны были занять рабочие места.
Глава 19
Оборотень в эполетах
Великий пост так или иначе смирял гордыню огромного многоконфессионального города, утихомиривал буйство его многочисленных обитателей. Не до конца, конечно, но в воздухе витало некое отрезвление. Бога еще не изгнали с невских берегов. В домах избегали скоромного, чаще посещались церкви, не проводились публичные гуляния, не устраивались общественные развлечения. Интеллигенция, понятное дело, плевать хотела за запреты, продолжала банкетировать по поводу и без. Рабочие продолжали митинговать и бастовать. Прочий же простой люд и солидная публика подчинился религиозным запретам и с нетерпением ждал шестой недели, Вербной — краткой отдушины в великопостном унынии.
В эти дни на Конногвардейском бульваре устраивали рынок — многочисленные балаганы, торгующие всем, что могло тронуть сердце невзыскательной детворы, преимущественно, разного рода поделками. И, конечно, веточками распустившейся вербы — милого символа весны. Атмосфера на этих базарах была сродни карнавальной, проказливой.
Мы с парнями, то бишь, с братьями Блюм (ха-ха!), немного потолкались на Вербе, как в народе прозвали главное весеннее торжище. Чуть не оглохли от бесчисленных дуделок-свиристелок. И отправились на другой конец города, на Петроградскую сторону к Народному дому императора Николая II, вокруг которого в Александровском парке, по слухам, установили аттракционы, а главное, в котором демонстрировали синема. Ни Изя, ни Ося «фильму» ни разу не видели, но очень хотелось. До нервной дрожи.
— Будет вам фильма, будущие звезды Голливуда! — пообещал я.
— Босс, а что такое Голливуд?
Задумался. А не поспешил ли я с названием? Когда, интересно, появился или появится город грез на калифорнийских холмах? Впрочем, скоро все сами узнаем. В моих наполеоновских планах Лос-Анджелес стоял вторым пунктом после Нью-Йорка. Нет, третьим. Вторым будет Детройт и мистер Форд. У меня на него большие надежды.
И ведь не так долго осталось до осуществления мечты. С перегонкой денег я почти закончил. Уже ознакомился с вариантами трансатлантического броска. Поскольку до «Титаника» еще нескоро, можно без опаски вступить на борт лайнера, отплывающего к берегам обетованным. Только никак не мог решить, то ли трястись на поезде до Гавра, то ли добраться морем до Гамбурга. Как выяснилось, конкуренция на рынке пассажироперевозок через океан была бешеной, межгосударственной — только выбирай, что твоей душеньке угодно. Хочешь дешевые билеты, хочешь суперкомфорт, хочешь — корабль с «Голубой лентой Атлантики».[1]
— Голливуд, братья Блюм, нам понравится, обещаю! А вот насчет фильмы, я не так уверен. Не знаю, как вас, но лично меня вряд ли впечатлит.
— Почему?! — взревели Айзик и Джо, переорав звук «иерихонской трубы», в которую дул юный гимназист по соседству. Они-то предвкушали зрелище, которое их потрясет.
— Синема только зарождается. Мы с вами еще научим этот мир классное кино
— Мы?! — растерялись парни.
— Мы, мы! Дайте срок — усё будэ!
Парни скептически пожали плечами. Вот же Фомы неверующие! Да с моими знаниями проще снять блокбастер, чем освоить фокус на четырех тузах!
Посмеиваясь над «братишками», тронулся в сторону Дворцовой площади. У Александровской колонны, рядом с чугунной оградой, увенчанной орлами, на посту стоял старик-часовой в высокой медвежьей шапке и черной шинели, перекрещенной белыми ремнями. На груди боевые награды. Я замер. Моя ж ты красавица! В руках инвалида роты дворцовых гренадеров такая знакомая до боли, старинная «семилинейка»-переделка со штыком. Эх, сколько раз ты меня выручала в прошлой жизни!
Перевел взгляд на грудь солдата, украшенную крестами и медалями. Тут же вспомнил про своих «Егориев», за которые кровью заплатил немалой. Среди наград солдата заметил медаль «За покорение Кавказа». Дыхание сперло. Тело само собой вытянулось в струнку. Рука метнулась к кубанке, чтобы отдать честь. Здравствуй, боевой товарищ!
Старик не удивился. Благородно прикрыл слезящиеся глаза.
— Вась, Вась, знаешь, что за странная сумка у деда на спине?
— Немного уважения, засранцы! Перед вами не дед, а геройский дядька! И не сумка, а лядунка. В ней патроны полагалось носить. Служивый! Не в обиду! Примешь от старого солдата червонец вербу отметить? Выпить за славу русского оружия?
Солдат в нарушение устава решился на быстрый разговор.
— До старого тебе еще далеко, господин хороший. Из гренадеров? Рост подходящий и выправка сразу видна. Куда мне червонец, рубля хватит.
— Не спорь!
Я сунул деду в руку золотую монету и скорым шагом пошел в направлении Зимнего дворца.
— Босс, почему у тебя глаза на мокром месте? — удивились парни, обогнав меня и заглянув в лицо.
— Ветром слезу вышибло.
— А почему ты часового дядькой назвал?
— Потому, неучи, что раньше в армии так называли старослужащих солдат, которые брали под опеку молодняк. Был и у меня такой…
Я осекся, сообразив, что махнул лишку. Чуть не прокололся. Вот смех-то. Когда на Кавказе с Лермонтовым бегал, боялся проболтаться про будущее. А ныне про прошлое лучше помалкивать. Вот такая, блин, диалектика.
По набережной добрались до Марсового поля. Над ним, немощёным, стоял пыльный дым коромыслом. Войска репетировали первомайский парад.[2] Перешли Троицкий мост и двинулись в сторону Народного дома. Нам предстояло миновать Александровский парк.
Народный дом, нарядный дворец с большим куполом, открытый совсем недавно, был задуман как место для привития трудящемуся классу трезвого образа жизни, отвращения его от кабаков, циничной простоты нравов и пьяного буйства. Через просвещение и развлечение, а не с помощью запретов. Музей алкоголизма с библиотекой, лекции, струнный оркестр, кружки, театральные представления, дешевая, но эффектная антреприза, качели. Ожидалось открытие в этом году детской железной дороги. Мегапопулярная локация, народу собиралась тьма.
Великолепная гуманистическая идея! Власти прониклись, получили все бонусы от паблисити — хвалебные статьи в русской и зарубежной прессе, попозировали фотографам на открытии и… предоставили событиям течь своим чередом. И как часто бывало на Руси, только дело касалось водки — и хорошая изначально идея превращалась в свою противоположность. Нет, Народный дом всегда был полон, все его структуры работали на полную катушку, но вот окрестности… Тот самый Александровский парк. Он мгновенно привлек к себе внимание всей шпаны с рабочих окраин. И не просто дурных от молодой крови недорослей, но молодежных банд хулиганов, уже давно терроризирующих многие районы.