Экс на миллион
Шрифт:
То, что мы крепко вляпались в неприятности, я понял почти сразу, как только мы немного углубились в аллеи общественного парка. Везде, куда ни глянь, шлялись пьяные компашки приблатненных в сапогах гармошкой. Эти модники барачного типа собирали свои сапоги в пять-шесть складок и в каждую изнутри подшивали веревочное кольцо. Еще и под стельку закладывали кусок бересты, чтобы выходили сапоги «со скрипом». Да ладно обувка — под лихо заломленными на затылок фуражками-московками напрочь отсутствовали тормоза. Хулиганы из Рощино, Голодая, от Нарвских ворот, с Садовой, где за Сенной царила полная свобода, с Лиговки и Холмуши,
Пришла беда, откуда ждали! Все Джо виноват. Просил же его: держи рот на замке! А он? Как в сад зашли и столкнулись со спешащими к Народному дому группками нарядных девиц с кокетливыми лентами в волосах, этот Казанова из Зарядья принялся сверкать свой золотозубой улыбкой. Ну и нарвались.
— Эй, купчик, поделись богатством!
Из кустов вдоль пешеходной дорожки выбралась пятерка классических гопников. Глумливые улыбочки, папироска, свисающая с губы, в руках свинчатки и гирьки на цепочках. Эти молокососы на мелочовку не разменивались, даже не выдали традиционную формулу, типа «эй, брюки в клеточку, дай сигареточку». Без всякого словесного зачина сразу перешли к гоп-стопу.
Я выдвинулся в их сторону, задвигая за спину своих парней. Как вышло с толпой черносотенцев в Москве, сейчас не получится. Ни браунинга, ни ножа, ни пудовых гирь. И контингент не тот. Таких яростной атакой в бегство не обратить. Стая! В стае они сильны, словно черпают друг у друга силушку дурную, интеллектом брошенную.
— А ну сдристнули в туман, и я сделаю вид, что никого не видел!
Я попытался. Видит Бог, попытался решить дело без крови.
— К тебе, боров, вопросов нет. Иди, куда шел. Нам вот с тем купчиком за твоей спиной потолковать надоть! — нагло ощерился мне в лицо, наверное, вожак. Рослый парнишка в расстёгнутой косоворотке и темной поддевке с обрезанными полами.
— Так вам этого?! — я сделал вид, что пошел на уступки, развернулся к своим и тихо прошептал. — Бить на поражение, но не убивать. Руки-ноги ломайте без стеснения, — снова поворотил лицом к хулиганам. — Да забирайте!
Я подшагнул к вожаку с протянутой рукой, словно собирался скрепить рукопожатием сдачу «кабанчика» Осю на бойню. Не на того нарвался. Тертым калачом оказался вожак.
— Не балуй! — с угрозой ответил мне, подаваясь назад и поигрывая гирькой.
— Городовой! — что есть мочи завопил я и показал рукой за спину вожаку.
Все банда купилась на нехитрый прием. Отвлеклась на мгновение. Этого мне и надо. Схватил вожака за воротник и забросил его себе за спину.
— Ломай! — выкрикнул ребятам приказ, а сам бросился на оставшуюся четверку.
Сзади раздавались смачные выкрики и глухие удары. Вожак закричал тонким голосом. Мне некогда было рассматривать, что там да как. Зарядьевская школа суровая — сами разберутся. Схватил первого попавшегося под руку, вздёрнул над землей худое тело и принялся им раздавать удары, как бревном. Получилось почти удачно. Бац! Двоих снес, но из боя не вывел. Оставшаяся парочка, вместо того чтобы дать деру, завопила, призывая
Я сразу сменил тактику. Выбросил свое «бревно», снова снеся одного из встающих. Второму, подскочив, сломал руку хлестким ударом моих «выносливых» ботинок, вырвав у гопника жалостливый вскрик. И тут же мне в спину нехило прилетело чем-то металлическим. Аж в пупок отдалось!
Развернулся к нападавшим и начал крушить челюсти. Хрясь! Мелкие, юркие питерцы драться толком не умели и разлетелись как кегли. Но им на подмогу из-за голых стволов парковых деревьев вылетела орава очередных тинейджеров-отморозков. Она захлестнула меня, как облепившая кабана стая гончих. Хватали за руки и ноги, пытались повалить на землю, тыкали ножами и кинжалами.
Отмахивался в меру возможностей, чувствуя, как бекешу полосует сталь и добирается до моего тела. Как куда-то улетела кубанка, снесенная метким ударом, но в последний раз защитившая мою бедовую голову. Изредка ломал чью-то конечность или разносил нос всмятку, стараясь не замечать замельтешившие в глазах белые вспышки-звездочки. Пытался пробиться к своим пацанам, которым тоже неслабо доставалось. Они стояли спиной к спине, как привыкли с детства, и пока держались.
Мне же не повезло. Все-таки с ног меня сбили. И тут же принялись добивать. Жестоко, на смерть, без оглядки на каторгу. Последнее, что я запомнил — это летящий мне в голову носок блестящего от гуталина сапога. Занавес!
… Очнулся в госпитальной палате, безошибочно определив запах карболки, касторового масла и больничных «уток». Тело как неживое: не вздохнуть, не пернуть. Рядом сидели Ися и Ося. Живые! Хоть и изрядно помятые. Оба в пятнах йода, пластырях, но без серьезных повязок. И зубы у Оси на месте. Сохранил капитал, чудила!
— Славно нас отмудохали! — смог вымолвить с трудом и невнятно: разбитые вздувшиеся губы мешали, сухой язык, как после знатной попойки, отказывался подчиняться. Зато зубы, как и у Оси, все целы — и то праздник. — Где я?
— У Николы Чудотворца. Ты в бреду такое нес — не передать! Мы ни словечка не поняли.
Парни заржали, явно обрадованные моим возвращением.
— Что смешного?
— Шутим. В больнице Николы Чудотворца умалишенных пользуют. А ты в Александровской мужской.
— Жить буду?
— На три недели минимум, доктор сказал, ты к койке прикован.
— Экая незадача.
— Богу спасибо скажи, что живой!
К госпиталям мне не привыкать. Сколько их уже на моей памяти! Главное, чтобы обошлось без повреждений внутренних органов. Остальное заживет.
— Сами — как?
— Да что нам сделается? Ты на себя все принял, Босс. Уже стыдно, хоть в церковь иди и Богу свечку ставь.
— Хорош языком молоть. Рассказывайте, как меня вытащили из замеса.
— Нас спасли городовые…
… Потянулись тоскливые больничные дни. Парни ежедневно навещали. Соседи по палате подобрались не склочные. Нормальные. Такие, которые, очутившись в госпитале, стремятся не выделываться, не грести все под себя, а наоборот — помочь или поддержать участливым словом. Курорт, а не больница, если бы не травмы — колотые раны, порезы, трещины и, что самое хреновое, ушибы внутренних органов. От души на моей тушке потопталась будущая Красная Гвардия, передовой, мать его, отряд диктатуры пролетариата![3]