Экспансия - 2
Шрифт:
– Милый, здравствуй, любовь моя!
– Здравствуй, - ответил он, подумав, что девочка забыла самое себя: <Ведь именно она учила меня, что нельзя открываться перед г а д а м и, они умеют играть тем, что любишь более всего на свете. Бедная девочка, какая-то обреченность кругом, давит, сил нет, сейчас замолотит заячья лапа, не сердце, а какая-то тряпка, черт его забери... Ты не смеешь так думать, - сказал он себе, - ты должен быть крепким и здоровым, потому что есть Крис и ты ей нужен, а все большие дела в мире начинаются с любви - к ребенку, женщине,
– Милый, почему у тебя такой ужасный голос?!
– Немного простудился, конопушка... Это пройдет, как только я увижу тебя.
– Я буду молиться, чтобы самолет благополучно перелетел этот чертов океан.
– Обещаю тебе, что он перелетит.
– Если случилось что-то не так, не огорчайся уж очень-то, всегда надо уверенно думать о том, что задуманное рано или поздно сбудется, тогда непременно все случится так, как ты хочешь.
– Бросай математику, конопушка...– усмехнулся Роумэн.– Переходи в Армию спасения, там нужны талантливые лекторы. И платят хорошо.
– Ладно, я начну готовиться, только скорее прилетай...
– Ну его к черту, этот Вашингтон, - сказал вдруг Роумэн.– Я сейчас поменяю билет и возьму тот рейс, где не надо ждать в нью-йоркском аэропорту, и сразу же прилечу к вам...
– Ох, как это хорошо, милый, я так счастлива... Погоди, тебе что-то хочет сказать Элизабет...
– Целую тебя, конопушка.
– А как я тебя целую, милый, если б ты только знал!
Голос у Элизабет был какой-то сломанный, затаенный:
– Здравствуй, седой братик, рада тебя слышать...
– Здравствуй, девочка. Как дети?
– Орут, бьют посуду, играют с Крис в прятки с утра и до вечера. Свою докторскую она пишет по ночам... Слушай, милый, тут, оказывается, очень нужен Роберт Харрис и Мигель...
Роумэн не сразу понял:
– Что?!
– Спарк и Крис были против того, чтобы я это говорила тебе... Но я все же решила сказать...
<Это Штирлиц, - понял Роумэн.– Он звонил к ним. Что-то случилось, видимо, крайне важное. "Мигель" - это Майкл Сэмэл. Харрис - понимаю, они давно знакомы, но отчего Майкл Сэмэл?!>
– Передай-ка трубку Крис, сестреночка...
– Я целую тебя, седой брат. У тебя замечательная жена, лучше не бывает.
– Пока терплю, - сказал Роумэн и ему сделалось стыдно этих своих слов, но он заставил себя сказать именно так, он-то уж никак не имеет права до конца открываться перед макайрами, хотя те все знают, не надо обольщаться, они знают все.
– Милый, ну и что?– голос Кристы был тревожный, какой-то звенящий.
– Все хорошо, конопушка. Все так, как надо. Жизнь - это драка, в ней надо уметь проигрывать...
– А ты что, прочитал и "Мэйл" тоже?
– Нет. Что там напечатано?
–
– Ответь мне, пожалуйста, что там было напечатано?
– В позавчерашнем номере... Про Гаузнера... Про то, что он был убит каким-то Штирлицем... Нам прислали эту газету сегодня, ума не приложу, кто... Я думала, тебе ее уже вручили...
– Хорошо, человечек, жди, скоро я вернусь, обсудим все на спокойную голову... Когда плохо - Грегори прав - всем надо быть вместе, ты поняла меня?
Он сдал билет в Вашингтон и купил место в самолет, следовавший в Лондон; по счастью, одно место в салоне первого класса оказалось пустым, кто-то опоздал, спасибо ему. А может быть, ей. Только очень плохо, если опоздал не <он> или <она>, а просто это место держали для него <они>, макайры.
– Как это мило, что вы нашли меня. Пол, - Харрис действительно обрадовался Роумэну; он даже не очень-то удивился, отчего американец приехал к нему в редакцию без звонка; помнил, как добр был к нему в Мадриде Роумэн, как щедро делился информацией, особенно когда дело касалось ИТТ, а Харриса это не могло не интересовать, потому что дела корпорации <Бэлл>, в которой его семья играла не последнюю роль, шли все хуже и хуже: полковник Бэн относится к числу людей с челюстями; шагает по трупам; лишен каких бы то ни было сантиментов, акула.
– Я рад еще больше. Боб, - ответил Роумэн и, не ожидая приглашения, сел в маленькое кресло, стоявшее возле окна; за последние два дня он спал всего пять часов, не брился, лицо поэтому выглядело так, словно в редакцию пришел запойный. Как еще пустили внизу? Мистер Патрик весьма внимателен, следит за каждым, кто приходит в газету, сейчас много психов, фронт калечит людей, бывали уже скандалы, шокинг, удар по престижу.– Слушайте, вы как относитесь к Штирлицу?
– Вы же читали <Мэйл>... Кто бы мог подумать...
– Это гнусная формулировка. Боб, - <кто бы мог подумать>... Это отвратительная формулировка... Почему же тогда вы не подумали?!
– Пол, вы несносны, - Харрис улыбнулся, почувствовав растерянность; он отвык от американца, от его манеры вести себя; прелестные, добрые заокеанские дикари; ничего не попишешь, они еще не наработали в себе культуры поведения, но человек он славный; смешно, конечно, и думать, чтобы пригласить его в дом отца, старик сляжет в постель от такого гостя, все можно изменить, кроме островных традиций.– Вы сегодня выглядите несколько утомленным. Кофе?
– Ну его к черту, я и так им опился за последние дни. Дайте холодной воды. Только сначала ответьте мне про Штирлица.
– Он производил впечатление интеллигентного человека, как ни странно. Он выделялся изо всех тех наци, которые создавали Франко в Бургосе.
– Вот видите... Вы представляете его себе в роли злодея-отравителя?
– Говоря откровенно, не очень. Но материалы Майкла Сэмэла вызвали бурю, они довольно крепко аргументированы.
– Нацистами.
– Что?!