Эксперимент Зубатова. Легализация рабочего движения в первые годы XX в.
Шрифт:
Вместе с тем служащие Московского охранного отделения явно не справлялись с объемом работы, который увеличивался по мере активизации революционных сил и роста забастовочного движения. Директор Департамента полиции Сергей Эрастович Зволянский был недоволен тем, что допросы арестованных лиц не достигали своих целей и почти не помогали следствию [290] .
Наряду с инициативами по включению в ведение Особого отдела и Московского охранного отделения студенческого вопроса, руководство московской полиции планировало распространить свое влияние на Главное управление по делам тюрьмы. Данная мера диктовалась необходимостью единого и централизованного управления официальными учреждениями, деятельность которых была в эпицентре борьбы с революционными организациями.
290
Там же. Л. 41.
Зимой 1902 г. чиновникам Департамента полиции удалось перлюстрировать письмо бывшего арестанта Бутырской тюрьмы Сергея, высланное в
291
ГА РФ. Ф. 102. Оп. 230. Д. 125. Л. 6.
Всё это не могло не волновать высшие чины полиции само по себе, но дальше в письме Сергея содержались издевательские для карательных органов сентенции: «Тригони там танцует и поет и без конца рассказывает… Через политических ему был поднесен адрес от обитателей 3 этажа и курсисток» [292] . Читающие эти строки вряд ли могли отделаться от ощущения, что описываемые события происходят не в тюрьме, а в каком-то нелегальном клубе революционеров под прикрытием. Реакция товарища министра Петра Дмитриевича Святополк-Мирского была соответствующей: «Хорош надзор и у нас в Шлиссельбурге и в Бутырках. Я приказал вызвать в среду Полковника Обуха» [293] . В папке полицейского дела содержатся еще несколько перлюстрированных писем, воспевающих несокрушимую силу духа старого народовольца Тригони.
292
Там же.
293
ГА РФ. Ф. 102. Оп. 230. Д. 125. Л. 6.
Продолжением истории стало письмо главы Особого отдела Л. А. Ратаева начальнику Московского охранного отделения С. В. Зубатову, содержащее плохо скрываемое раздражение, служебные распоряжения и язвительные формулировки: «Вашему Высокоблагородию, несомненно, известно о порядках, которые практикуются в Бутырской тюрьме, предоставляющих возможность совершенно свободно сноситься и вести продолжительные беседы с единомышленниками» [294] . Упреки в адрес Зубатова были справедливы: перлюстрация писем в Москве, контроль за передвижениями неблагонадежных лиц, их выявление и арест были прямой обязанностью политической полиции. Свободная переписка арестантов, их вольное поведение в Бутырской тюрьме, доступ курсисток к арестантам свидетельствовали не только о недоработках администрации карательного учреждения, но и о серьезных упущениях чинов московской охранки.
294
Там же. Л. 20.
Письмо Л.А. Ратаева датировалось 6 марта 1902 г., в этот же день Зубатов написал в Особый отдел красноречивый ответ. Оперативность отчета начальника Московского охранного отделения могла объясняться его готовностью к критике со стороны Особого отдела и желанием перевести обвинения на руководство Бутырской тюрьмы. В донесении Зубатова Ратаеву описывалась пренеприятная история, случившаяся с чиновником для поручений МОО штаб-ротмистром А. И. Спиридовичем в Пересыльной тюрьме. Целью поездки представителя Отдельного корпуса жандармов Спиридовича в тюрьму были допросы содержащихся там курсисток высших женских курсов. Интересно, что командирован в тюрьму Спиридович был самим директором этих курсов, членом-корреспондентом Петербургской Академии наук В. И. Герье [295] . После допроса курсисток Спиридович и В. И. Герье проходили через так называемую сборную комнату, в которой арестанты встречались с приходящими к ним посетителями. Как пишет Зубатов, «…все пространство было занято сплошь толпой студентов, которые расхаживали по палате и вели разговор только между собой, так как лиц, желавших иметь свидания с ними, не находилось… толпились и разгуливали около окон, хотя быть им там совершенно не надлежало. В сборной стоял общий шум. При проходе же названного офицера начался свист» [296] . Таким образом, полицейскому угрожала опасность, но ни директор Герье, ни тюремная администрация обуздать возбужденную студенческую публику не могли. Начальник Пересыльной тюрьмы, по сведениям Зубатова, упрашивал студентов успокоиться, а дежурный тюремный чиновник и вовсе посоветовал
295
Там же. Л. 23.
296
ГА РФ. Ф. 102. Оп. 230. Д. 125. Л. 23.
Анархией и беспорядком в посетительской и за ее пределами объяснялся свободный обмен письмами между арестантами и вольготные условия содержащихся в тюрьмах политических заключенных. Желающие навестить родственников или знакомых в тюрьме должны были получать пропуска-разрешения в охранном отделении. Излишне говорить, что часто этот порядок нарушался. В сообщении Зубатова рассказывается о даме, которая не постеснялась заявить во всеуслышание; «Напрасно вы беспокоите и охранное отделение и нас вашими пропусками, когда и так можно иметь свидания» [297] .
297
Там же.
В конце письма Зубатов обвинял в сложившемся хаосе и бездействии начальника Пересыльной тюрьмы, конвойную команду и тюремных смотрителей. При всей неоднозначности и правдивости информации (сообщаемые факты Особый отдел мог легко проверить), полученной от начальника Московского охранного отделения, стоит признать, что приведенный выше оперативный донос положил начало спланированной и целенаправленной кампании по дискредитации руководителей Главного управления по делам тюрьмы в Москве. В течение марта 1902 г. Зубатов адресовал главе Особого отдела Л. А. Ратаеву несколько перлюстрированных писем, содержание которых подтверждало информацию об организационном хаосе, царящем в камерах политических заключенных. Интересно, что до марта 1902 г. Московское охранное отделение либо вовсе не перлюстрировало писем подобного содержания, либо по каким-то причинам не высылало их в Петербург. Интересно также, что письма заключенных из тюрьмы отличались довольно странным содержанием: выдержанные в глумливо-бахвальном тоне, без какого-либо намека на конспирацию, послания информировали о прекрасных условиях тюремного заключения, создавая полное впечатление «санаторно-курортного» настроения их авторов.
Арестанты не могли не знать, что письма из тюрьмы часто попадают в руки полиции, следовательно, даже если описываемое ими хотя бы частично было правдой, администрация тюрьмы или полиция в кратчайшие сроки могли ликвидировать любые вольности. Если предположить, что письма из тюрьмы были написаны сотрудниками Московского охранного отделения в целях дискредитации Главного управления по делам тюрьмы, то непонятно одно: неужели начальник Московского охранного отделения Зубатов, к 1902 г. более 10 лет служивший на различных должностях политической полиции, мог решиться на такую грубую и безыскусную фальшивку?
Приведем несколько цитат из перлюстрированных московской охранкой писем из тюрьмы: «Если нет разрешения на свидание, приходи во вторник так, зайцем, это очень легко… Приходи как-нибудь, когда не бывает свиданий, т. е. среда, четверг, пятница, воскресенье… к начальнику тюрьмы и попроси его повидаться со мной. Он, наверное, пустит, ко многим таким образом ходят» [298] .
«Не писал тебе до сих пор, потому что адреса твоего не помнил… В тюрьме живется весело… Пиши по старому адресу, мне будут доставлять потихоньку. До сих пор не допрашивают. Я исключен из Универа без права поступления, но надеюсь поступить» [299] .
298
ГА РФ. Ф. 102. Оп. 230. Д. 125. Л. 31.
299
Там же. Л. 36.
«…Я и мои товарищи по Бутыркам, как я вам уже писал, отправляем все потребности культурного человека, удовлетворяем каждой своей прихоти и вообще не терпим каких-нибудь особенных лишений» [300] .
Впрочем, в последних строках сквозит нескрываемая ирония, которая может служить подтверждением как жестких порядков, так и нарушений режима.
Продолжением массированной кампании Московского охранного отделения по информационному вбросу в Особый отдел стало отношение товарища прокурора московского окружного суда. В нем были представлены тезисы, подтверждающие и дополняющие жалобы московских полицейских на московские тюрьмы. Товарищ прокурора писал, что «в башнях происходит между собой общение заключенных в одиночных камерах лиц», «сношение с волей путем отправки через прислугу писем», «арестованные получают новинки нелегальной литературы, корреспондируют в заграничные нелегальные органы, условливаются относительно побега при отправлении в места ссылки, запасаясь для сего не только деньгами, но и подложными паспортами», «производят переговоры через зеркало», «при свидании мужа с женой допускается исполнение супружеских обязанностей (подчеркнуто в документе. – С.М.)» [301] . Московские пересыльные тюрьмы фактически превращались в центры подготовки будущего побега арестантов.
300
Там же. Л. 37.
301
ГА РФ. Ф. 102. Оп. 230. Д. 125. Л. 30.