Электрические тела

Харрисон Колин

– Ни за что, – заявил я Моррисону. – Я ни в коем случае не брошу все эти... тысячи часов работы...

– Ради Христа, Джек, просто выслушай меня, – не отступал Моррисон. – Ладно? Значит, человек Президента... как его там...

– Фрикер.

– Тот тип, у которого вечно голова болит. Он в ближайшее время не вернется. – Нам сказали, что у Фрикера начались сильные головные боли и головокружения, он даже просыпался по ночам. Он исчез с нашего этажа два месяца назад. – Миссис Марш сказала мне, что Президенту некогда проводить собеседования с кем бы то ни было. Но ему нужен человек, который появлялся бы с ним на встречах, носил бы его портфель и все такое прочее.

– А я даже не знал, что Президент вообще ходит на встречи.

– Иногда. Чтобы показываться на людях, – презрительно заявил Моррисон. – По мелочам. Чтобы ему было

приятно.

– Он меня не знает, – продолжал возражать я. – Он захочет взять кого-то, кто...

– Ему все равно, кто это будет, лишь бы парень был сообразительный.

– Я много месяцев занимался этими вопросами. – «Фолкман-Сакуре» принадлежали значительные части рынков Европы, Японии, Южной Америки и Африки. У двух корпораций были громадные взаимопересекающиеся механизмы производства, продаж и маркетинга. – Это – лучшая работа за всю мою карьеру. Это все равно что соединить два мозга, каждый синапс и капилляр или что там еще не работает в голове у Фрикера, все сведения по маркетингу...

Моррисон кивнул, передвигая по письменному столу старинный манок в виде дикой утки. Он утверждал, что способен прицелиться и выстрелить из дробовика одной рукой.

– Все это знают. Вот почему мы дошли до этой стадии. Ты видел, как это можно сделать.

Билз пожнет все лавры, займет мое место, будет произносить глубокомысленные банальности...

– Вы отдадите все...

Моррисон выставил перед собой руки ладонями наружу, словно толкая стену.

– Но ты лучше других способен спорить с Президентом. И ты любишь спорить, Джек. Ты и сейчас это делаешь, Господи! Я не разговаривал с ним уже много недель. По мне, он просто старик в кепке для гольфа. На заседании совета директоров в прошлом месяце он вообще не сказал ни слова. Все пришлось делать мне. Честно. Он ничего не сказал! Ситуация меняется. Куба вот-вот взорвется, а жизнь Президента близится к закату. Ты в курсе всех дел, Джек. У всех нас есть своя роль, свое дело. Мы можем это провернуть, можем взобраться наверх. Я вообще не уверен, читает ли он хоть что-то – меморандумы, отчеты. Он постоянно летает на вертолете. Куда – я не знаю. Миссис Марш отказывается говорить. Так что ты должен оказаться там. Говорить. Я знаю только общую картину, остальные – фрагменты. Ты – единственный, у кого такая хорошая память, ты всю сделку держишь в голове...

Я чувствовал, что на моем лице застыла гримаса отвращения.

– Это мог бы сделать Билз. Он идеально для этого подходит.

– Нет, не подходит. И он мне нужен для другого: сопровождать Вальдхаузена и остальных. И, черт подери, ты еще даже не слышал, чего я от тебя хочу, Джек.

– Ладно.

– Дело в том, что нам не нужно, чтобы члены совета волновались. Идею о слиянии надо подать им так, чтобы в случае необходимости они могли отбросить возражения Президента и чувствовать себя гениальными, чудесными и хитрыми. Собранием мудрецов. Они должны сами увидеть ее логичность.

– Чтобы назавтра глядеть в зеркало и не чувствовать себя виноватыми, – сказал я.

– Верно. Но если совет узнает, что мы сделали это втайне от Президента, они начистят мне физиономию кухонным ершиком. – Это было правдой. Средний возраст членов совета директоров составлял шестьдесят два года: это были мужчины с несколькими домами, женами и бывшими женами и дорогостоящими хобби вроде ловли рыбы на блесну в обществе своих любовниц на Аляске, куда они отправлялись с проводниками. По их лицам было видно, что они знают – с животной уверенностью, о которой человек моего возраста мог только догадываться, – что через пять – десять лет им предстоит играть в новую игру и эта игра называется «рак предстательной железы», «инфаркт» или «болезнь» Альцгеймера. Они не были настроены прощать дешевые дрязги на тридцать девятом этаже. – Так что я постараюсь этого избежать, – заявил Моррисон. – Я намерен добиться этого более простым путем: поручить тебе приклеиться к Президенту. Ходить на встречи, которые он еще...

– Я решительно не хочу это делать.

– ... У него что-то назначено в Вашингтоне на следующий понедельник, – продолжил Моррисон. – Поезжай с ним. Выясни его мысли. Настроение. Подспудное настроение. Тут нужен особый подход. Насколько агрессивно нам нужно действовать. Следует ли нам навязать конфронтацию в присутствии членов совета или подкинуть ему идею, что ему самому следует объявить им о сделке? Может, он ищет лебединую песню, возможность принести победные очки в последней игре международного первенства, а потом уйти на покой. Прощупай его, Джек. Походи на приемы. Он любит поддать. Посмотри, что он говорит тогда. Напомни

ему, какое сейчас десятилетие. Ладно? Это займет самое большее пару недель.

Я видел Президента только изредка: у него был собственный лифт, на котором он поднимался прямо из подземного гаража. Большую часть времени он проводил вне офиса, давая возможность Моррисону самому заниматься повседневной работой. Изредка он пренебрегал своим лимузином или даже такси и приезжал на работу, самостоятельно управляя старым «Мерседесом» абрикосового цвета, но теперь он садился за руль редко. Работники стоянки Корпорации завели баночку фирменной краски, и после его приезда можно было видеть, как они закрашивают кисточками новые вмятины и царапины. Иногда я проходил мимо кабинета миссис Марш, когда она печатала, используя диктофон с ножным управлением, и монотонный голос Президента звучал и замолкал, звучал и замолкал, снова, и снова, и снова. Его отсутствие создавало некое таинственное присутствие. Оно говорило о его власти. Президент наверняка будет возражать против плана слияния. Даже если мне удастся втиснуться в его расписание, у него не будет оснований ко мне прислушиваться, за свою жизнь он видел десятки Джеков Уитменов. Тем временем Билз будет втайне обхаживать администраторов «Ф.-С.». Мне это не нравилось. Меня от этого воротило.

Но что я мог сказать? За окном обрывок бумаги летел в восходящем потоке воздуха в безупречной синеве – белый листок лениво поднимался и кувыркался, снова и снова. Над зданиями, машинами и шумными улицами по горизонту ползли облака, презирая жалкие усилия людишек вроде меня. И людишек вроде Моррисона, мысленно передвигавших других людей по игровой доске.

– Вы знаете, что я не хочу это делать, – проговорил я наконец, чувствуя, как кислота дерет мне горло.

Моррисон посмотрел на меня, а потом скользнул взглядом по списку оставшихся на сегодня дел. Мне предлагалось уйти.

– Я говорю серьезно: я решительно не хочу это делать, – твердо сказал я.

– Да. – Моррисон поднял глаза. Он видел, как разлетаются головы людей. – Но мне наплевать.

«На хрен его, – думал я. – На хрен его уверенность, что я сделаю то, что он мне скажет. И на хрен меня, раз я это сделаю».

Глава третья

Какие события произошли в последующие дни, когда мы ждали представителей «Фолкман-Сакуры», события, приблизившие трагедию? Да никаких – ничего явного. Президента в городе не было, ему удаляли злокачественную опухоль на коже, так что мне предстояло ждать и его возвращения тоже. Обыденное течение времени говорило о постоянстве, надежности и порядке. Никто не мог предположить, какие невероятные назревают события. В моей аптеке подскочила цена на бутылочку маалокса-плюс с усиленным эффектом и вкусом мяты: теперь она стоила $4,99. Лежа в постели, я думал о Долорес Салсинес. Мой маклер позвонил мне, чтобы порекомендовать акции компании, выпускающей крошечные телекамеры, похожие на глаз на конце провода. Хирурги вставляют это устройство в задний проход, и оно попадает в нижние отделы желудочно-кишечного тракта. «Америка стареет! – воскликнул мой маклер. – Они всем понадобятся!» Я купил двести акций. Мы с Самантой вдвоем провели небольшую сделку для Корпорации – на пятьдесят миллионов долларов. Кто-то рылся в мусорном баке перед моим домом и оставил обглоданные куриные косточки. Билз много времени проводил в кабинете Моррисона, что меня тревожило. Шел дождь, я читал газеты. В моем саду покрылся листвой платановидный клен. Время от времени Моррисон тяжело шагал мимо двери моего кабинета, громко отдавая приказы. Я увидел привлекательную женщину и шел за ней один квартал – просто из озорства. Она перешла на другую сторону улицы. Я снова читал газеты. В город приехал цирк. А потом, в пятницу, когда я стоял у своего большого окна в кабинете и говорил по телефону с кем-то из отдела маркетинга, я заметил несколько отпечатков маленьких ручек, слабо видневшихся на стекле: пересекающиеся прозрачные полоски, похожие на буквы из какого-то неизвестного алфавита. Уборщица, не привыкшая видеть у меня в кабине детей, не заметила их. В этих отпечатках была некая призрачность – я почувствовал их притяжение. Я быстро закончил разговор и позвонил миссис Трискотт.

– Как дела у Долорес Салсинес? – спросил я.

– Уволила ее, – отозвался раздраженный голос. – Не может сосредоточиться. Пришлось ее работу переделывать. Она слишком устает и не справляется со стрессом. Я сегодня утром велела ей уходить домой. Не могу заниматься с кем-то одним, мне сегодня надо ввести тысячу страниц...

– Вы ее уволили?

– Я же сказала.

Миссис Трискотт не ведала страха.

– У этой женщины ребенок, – сказал я.

– У многих людей дети, мистер Уитмен.