Еленевский Мытари и фарисеи

Неизвестно

К казану вилась очередь. Но не длинная. Саханчук облегченно вздохнул:

— Успели, а то пришлось бы париться. Давай, ты за пловом, а я стану за чаем.

К плову здесь всегда заваривали отменный зеленый чай.

Раньше каждый отдел штаба высылал сюда офицера, чтобы он занял место, потому как очереди выстраивались такие, что у опоздавших не оставалось ника­ких шансов пообедать. Особенно, когда в них вставали с кастрюльками разных размеров местные домохозяйки. Зная возможности своего казана, повар делови­то вытирал руки о белый фартук, снимал с желтой горы риса и выкладывал на разделочный стол духмяное, исходившее паром мясо, ловко нарезал на мелкие кусочки. Из-под быстро мелькавшего длинного ножа они выходили абсолютно одинаковые, а он громко повторял:

—

Дальше не становись! Дальше не становись!

Так было и десять лет назад, так оставалось и теперь. Время словно застыло над казаном. Только вкушавшая аромат очередь пожиже. Заметно поубавилось женщин с кастрюльками. А плов и чай как будто стали еще вкуснее.

— Это оттого, что ты у нас редко бываешь, — съехидничал Саханчук, стара­тельно вытирая прихваченными из офицерской столовой бумажными салфетками жирные губы, — выходит, подзабыл вкус, или помнишь?

За этим «помнишь» всплывали и дни рождения, и новые назначения, и обмы­вание боевых наград. Много чего было в наших офицерских судьбах за этим «помнишь».

Генерала Плешкова в тот день я так и не дождался. Дежурный по штабу толь­ко разводил руками, мол, если чего, вызовет повторно. Но повторно генерал меня уже не вызывал.

— Не обижайся, таких, как ты, сейчас не перечесть, — вздыхала жена, — лети в Минск, уж если там ничего, тогда.

Ни я, ни она не знали, что тогда.

***

Полковник Сиднев пьяно расплескивал коньяк и махал перед моим лицом пальцем:

— Приедешь в Москву, и там все обустроим. Говорю тебе, как брат брату, не пропадешь. Я ведь тоже когда-то летал. Авиация такими кадрами не вправе раз­брасываться. — Он проглотил коньяк, долго искал, чем закусить, пока я не подал дольку лимона. Он начал ее обчмокивать с видимым удовольствием, словно в этом теперь состоял смысл его жизни. — Вот Союз развалился, жалеешь? Жалей, жалей, а я нет. Ему уже давно пора развалиться, не сегодня, так завтра. Подох Союз, как шелудивая собака.

Он говорил так, словно сам присутствовал и ставил диагноз событию, заста­вившему исчезнуть с карты мира огромную страну. Я кивал головой, зная, что каждый прилетавший сейчас из Москвы то ли офицер, то ли генерал извлекал из себя стратега мирового масштаба. Уж чего-чего, а этого у москвичей не отнять.

В комнате для гостей, красиво обставленной в одной из пристроек к летной столовой, натужно гудел кондиционер, слегка играя кисеей занавесок. За окнами летной столовой чирчикского военного аэродрома полуденное июньское пекло шло на убыль, хотя днем оно чуть ли не плавило бетон взлетной полосы. Аэро­дром, позволявший себе в такие минуты расслабиться, чтобы не одуреть от зноя, уже оживал. Кто стойко переносил тяготы и лишения воинской службы, это дежурная смена. Устало лопатили невесомый, разогретый до печного духа воздух радиолокационные антенны.

О том, что время расслабления истекло, говорил рокот двигателей спешивших куда-то КамАЗов. У транспортника, готовившегося к вылету на Москву, заботли­во сновали техники. Этим транспортником улетал и полковник Сиднев, который целую неделю разбирался в личных делах офицеров, отказавшихся писать рапор­та о переводе в узбекскую армию и изъявивших желание служить России. Перед Сидневым в Ташкент уже прилетала группа офицеров из бывшего Министерства обороны СССР. Одни занимались складами с продовольствием, другие военным имуществом, третьи крутились около вооружения, четвертые морщили лбы около цистерн с горюче-смазочными материалами. Что-то грузилось в эшелоны, что-то в самолеты, что-то списывалось и текло на чирчикский или ташкентский рынки, а может, и куда подальше. Скорее всего, так оно и было, о чем судачили в полку офицеры, уставшие от безделья и неизвестности. Полк переходил под узбекское знамя. Некоторые из офицеров-узбеков уже занимали в новом министерстве обо­роны высокие посты, о чем раньше и не мечтали. Замполит эскадрильи майор Исламбеков вскоре получил в новой армии звание полковника и стал заместите­лем командующего армейской авиацией по воспитательной работе. В полку он появлялся часто, на черной Волге. Мужик прямой, откровенный, он говорил, что

полк в таком виде существовать не будет, а после реорганизации его разделят на отдельные эскадрильи с дислокацией в разных городах Узбекистана. Этим внес еще больший раздрай среди личного состава. Парамыгин жаловался, что его офи­церы и вовсе перестали ходить на службу, посылая всех и вся подальше.

— Но если кто у нас останется, не пожалеет, — уверял бывших однополчан Исламбеков, — своих в обиду не дам.

«Горбачев тоже со всех трибун кормил народ перестройкой, о радужных перспективах соловьем заливался, а получилось, что все мы оказались, как в той пушкинской сказке, у разбитого корыта. Господа пасынки — ни больше ни мень­ше!» — злился Парамыгин.

В полку решили оставаться, кто уже корнями врос в узбекскую землю, а такие, как я, появившиеся на этой земле недавно, думали, чтобы поскорее уехать. Когда Сиднев ознакомился с моим личным делом, сразу завел разговор о том, что Москва для меня место обязательно подыщет. При этом намекнул, моя дальней­шая часть затронутой темы требует разговора «тет-а-тет».

«Тет-а-тет» проходил в комнатушке, где за столом частенько сиживали все, от генерала до прапорщика. За ее широкими окнами шел большой дележ некогда огромной мощной армии. Дележ нахрапистый, наглый. И не один майор, глядя на все это, в душе кричал: «Ну почему я не полковник!», а полковник долго не мог успокоиться от мысли: «Ну почему я не генерал!»

Прямо на складах теперь запросто можно было обзавестись всем — от спец- автомобиля, десантной резиновой лодки, современного оптического прицела для снайперской винтовки, карабина, обмундирования до ящиков с тушенкой, сгущенкой, галетами со складов «нз». Кое-что уплывало и на рынки, и в «тму­таракань», как говорил Парамыгин.

Майор Пухляк обогатился пущенным в распродажу спецавтомобилем для эвакуации раненых с поля боя и всей семьей каждое воскресенье ездил в горы на пикники или чирвакское водохранилище на рыбалку.

— Всем можно, а мне что, нельзя? Это когда бы я купил автомобиль? А здесь сам в руки пришел.

Начальник вещевой службы майор Биркун шутил:

— Так уж и сам. Знаем, знаем, все само через Москву идет.

— Да хотя бы и через нее.

Пухляк был главным действующим лицом по приему и обслуживанию много­численных комиссий, которые от разных ведомств и управлений теперь слетались в Ташкент, как саранча. Он спешно обзаводился связями и уже имел на выбор несколько предложений по новому месту службы. Но пока ни одно из них его не устраивало. Пухляк ожидал нечто такое, чтобы одним махом опередить всех своих бывших однокурсников по академии, которыми, по его словам, заткнули все дыры от Новосибирска до Владивостока.

— После распределения они надо мной смеялись. Вот и посмейтесь, паяцы! Как в народе говорят: «Смеется тот, кто смеется последним».

Когда Биркун особенно доставал Пухляка разными шуточками, тот хму­рился:

— Слушай, Вован, у самого-то, небось, тоже рыльце в пушку, а все в пра­ведники лезешь. Ты лучше скажи, за какие такие подштанники умудрился себе должность в Ленинграде добыть?

— Ну, хлопцы, еще и за чубы возьмитесь, — утихомиривал Громов, который со дня на день уже должен был улететь в родную Белоруссию. Семью отправил и теперь дослуживал здесь последние недели. Пухляк с Биркуном втиснули ему в контейнер несколько тюков с обмундированием и ящики с продовольствием для «черного рынка», чем несказанно порадовали Громова: «Ну, хлопцы, будете в Минске, обязательно отблагодарю».

Громов кровно обещал, что, как только уладит все свои дела, займется моим рапортом, который затерялся где-то в коридорах белорусского военного ведомства.

В дверь комнаты постучали, заглянул Пухляк:

— Товарищ полковник, как вы и просили, все в ящиках, ящики подписаны.

Сиднев небрежно махнул рукой:

— Спасибо, майор. Иди, присаживайся, тяпни со мной на дорожку, чтобы легкой была.

— Извините, товарищ полковник, еще дел невпроворот.

— Ты майор или не майор! — пьяно погрозил пальцем Сиднев. — Ой, не отказывайся, а то ведь я приглашаю только один раз, другого может и не быть.