Еленевский Мытари и фарисеи

Неизвестно

После приземления только успели открыть грузовой люк, как все стали соскакивать на бетон в холодный мартовский вечер и быстро растворились в его сумерках, словно испарились под огромным давлением наплывавшей темноты. Каждый со своими планами, надеждами.

В Москве я никак не мог определиться с ночлегом, хоть и много телефо­нов было в записной книжке. Но по одним не отвечали, по другим отвечали, радовались моему звонку, спрашивали, откуда звоню, узнав, что с вокзала, деликатно уточняли, как, что и почему. Узнав, «как, что и почему», голоса друзей тускнели, начинали говорить

о каких-то своих планах, житейских про­блемах, давая понять, что меня здесь не ждут.

Пришлось в бурлящем зале ожидания искать место поспокойнее. Втис­нулся со своим саквояжем между здоровенным мужиком в добротном пальто и дорогой меховой шапке с объемным чемоданом и какой-то подвыпившей женщиной. Она весьма охотно приняла мое соседство, сразу стала расспра­шивать, куда дальше следую, взял ли билет, но, узнав, что я уже приехал, стала прояснять ситуацию:

— Перекантоваться вам будет просто, форма поможет. Милиция посто­янно гоняет. Разве что откупиться можно. Уехать проблема? Видите, какие очереди к кассам. Друг за друга держимся, как припаянные. Мы здесь на пару, вон подруга стоит, а через час я ее сменю.

Мужик изредка приоткрывал один глаз, как будто прислушивался к ее рассказу, и опять закрывал. Не подошел, а как-то незаметно подкатился, играя резиновой дубинкой, полненький круглощекий милиционер. Вначале его взгляд буднично пробежал по пассажирам, затем остановился на мне:

— Товарищ подполковник, извините, куда следуем? Документик не предъявите? Ага, хорошо. Значит, командировка. Почему на вокзале? Хотя, если гостиницу не бронировали, то. — «колобок» пояснять не стал, вернул удостоверение, — там дальше есть зал для военнослужащих, в нем больше кислорода. Саквояжик советую сдать в камеру хранения.

Я поблагодарил, и как только он пошел дальше, вращая дубинкой, словно пропеллером, решил последовать его совету и отправился туда, куда мне пред­варительно указала его дубинка. Места здесь хватало, и как заметил милици­онер, дышалось легче, хотя большая часть пассажиров явно не имела к армии никакого отношения. Иногда появлялся скучающий воинский патруль, обо­значившись на пару минут, сразу же исчезал. Мне удалось в буфете переку­сить, и я даже дремал вполглаза, когда очнулся от сильного толчка в грудь:

— Вот он! — «колобок» сильно тыкал в меня дубинкой, рядом с ним стояли еще два куда более внушительного вида милиционера, — я сразу сооб­разил, что это сообщник, а еще документиком прикрылся.

Я не мог понять, что происходит, когда мне предложили пройти в дежур­ную часть:

— Гражданин, или как там вас, подполковник, идемте с нами, там раз­беремся.

Усталый майор, потягивая из большой розовой кружки кофе, аромат кото­рого никак не мог перебороть прокуренность небольшого кабинета, долго рассматривал мои документы. «Колобок» на шелест каждой страницы посто­янно пояснял:

— Я ведь сразу докумекал, что этот с ними на пару работает. Вижу, сидят, что-то обсуждают, подошел, поинтересовался, предложил воинский зал, думаю, пойдет, гаденыш, или нет, вижу, пошел.

— Богатко, а те двое где? — майор опять сделал глоток из чашки, тягу­чая кофейная капля упала

прямо на мое удостоверение, и он небрежно его встряхнул.

— Товарищ майор, покуда я за этим. — начал оправдываться «колобок».

— Богатко, я же тебе говорил: с них глаз не спускать! Петренко чем зани­мался? Петренко, ты, никак, с таксистами шестерил?

Рослый Петренко добродушно улыбнулся:

— Товарищ майор, да я пописать ходил.

— Пописать, говоришь, приспичило, потерпеть не мог? А если пере­до мною сидит уважаемый человек, а вы его привели, как преступника, что тогда? У него орденов вон сколько, даже Ленина, участник войны в Афгани­стане, настоящий воин-интернационалист.

Милиционеры переглянулись:

— Товарищ майор, так вы сами говорили, что ныне пол-России орденами обвешалось.

— Но-но, вы полегче с такими выводами, — ухмыльнулся майор, доволь­ный тем, что подчиненные запомнили его наставления, затем равнодушно посмотрел на меня: — Так вы утверждаете, что Лунянин Николай Ники­тич — это настоящее ваше «фио», фамилия, так сказать?

И здесь до меня дошло, что я подозревался в чем-то серьезном, и никак не мог поверить в то, что происходило в этой прокуренной милицейской комнате.

— Мужики, да вы что, одурели, я приехал в Москву для решения вопроса о моем переводе в российскую армию! Там все написано! — я дернулся было показать, но «колобок» тут же ткнул дубинкой в спину:

— Сидеть!

— Мы тут одного задержали, валюту продавал, так он тоже утверждал, что у него настоящие доллары, а оказалось, подделка, хорошая подделка, потому как брали эти доллары охотно. Так что у меня есть основания предполагать, что вы не то лицо, за которое себя выдаете, мд-а-а, — майор постучал моими докумен­тами по столу, словно убеждаясь в их прочности, — при таких наградах, таком звании да на вокзале. Сомнительно, все это очень сомнительно. Вот они меня убеждают в том, что вы один из участников преступной группы, которая нагло обирает пассажиров, и я больше склонен доверять своим сотрудникам.

Майор взял чашку, заглянул в нее, протянул «колобку»:

— Сходи к Галине, да пусть сахара поменьше, сколько раз говорено, не люблю слишком сладкий. Петренко, веди гражданина подполковника к Чугунову и пусть оформит задержание, завтра разберемся, что к чему. Да, и спроси, мне бензин не привозили, а то бак в машине сухой. Если привезли, забери канистры.

Сбитый с толку, окончательно растерянный, я продолжал:

— Мужики, да вы что? Мне завтра в кадрах надо, мне.

Майор улыбнулся:

— Зря нервничаете, я же сказал, до утра, а утро вечера, как гласит пол­ковник Веретенов, всегда мудренее. Вы попали под подозрение, и по закону мы обязаны вас задержать. Если вы и правда военный, утром передадим в комендатуру.

Петренко профессионально достал наручники и попытался застегнуть на моих запястьях. Меня бросило в холодный пот, что угодно мог представить, но только не это:

— Да вы что, шутите?

Петренко нахмурился, процедил сквозь зубы:

— Давай-ка, гражданин подполковник, по-хорошему, без выпендрежа, а то узнаешь, шутим мы или нет.