Еленевский Мытари и фарисеи

Неизвестно

— Степан Васильевич, вот вы и дома, все хорошо! — Они бережно надели на него дубленку и так же бережно взяли под руки. Затем прапорщик вернулся за вещами: — Вы уж извините нас, — он не стал объяснять, почему извинялся, вышел из вагона и торопливо понес вещи Степана Васильевича к поджидавшей у маленького деревянного, окрашенного в зеленый цвет, вок- зальчика «Волге». Унылый пейзаж вокруг станции венчали с десяток высоких пирамидальных тополей, утканных тонкой паутиной еще голых веток, где вместе с прошлогодней листвой соседствовали воробьи.

Прячась от пронизывающего ветра, в вагон

влезла куча казашек, увешан­ных здоровенными сумками-баулами. Спустя минуту в купе уже деловито вошли две смуглые улыбчивые молодухи и начали доставать из сумок шер­стяные носки, свитера, платки.

— Посмотри, пожалуйста, ручной работы, — наперебой затараторили они, — такие носки на ногу наденешь и век здоровым ходить будешь, посмо­три, какой свитер. Прямо на тебя, на твой заказ, теплый, хороший, мяккай- мяккай, — и одна из них приложила свитер к щеке, — возьми, чистая верблю­жья шерсть. И совсем недорого, совсем.

Видя, что я не собираюсь ничего покупать, переглянулись, разом смолк­ли, так же деловито распихали товар обратно по сумкам. Я услышал, как они громко постучали в соседнее купе.

По первости моей службы в Чирчике я на ташкентском базаре купил и свитер, и носки, уж очень привлекательно звучало: из чистой верблюжьей шерсти. Они действительно были мягкими, теплыми, удобными, не сказать, чтобы очень дорогими, но выносились в один момент. Жена нашла в них, по ее мнению, существенный изъян: «Если бы шерсть да с шелковой нитью, тогда еще говорить можно, а так.» Когда привез такие носки маме в пода­рок, она деловито рассмотрела их, как будто сама приценивалась к товару:

— Ишь, золотые руки у женщин. мастерицы, да только, сынок, непрак­тичные они. Наверное, себе как-то по-иному вяжут, — и слово в слово повто­рила то, что говорила жена.

После вязальщиц в купе зашел проводник, присел, помолчал, затем нере­шительно сказал:

— Командир, там три хороших человека едут, пусть они здесь посидят до следующей станции. Неудобно, чтобы в тамбуре, в тамбуре холодно.

— Да-да, конечно!

Он сразу обрадовался:

— Командир, а я тебя шурпой угощать буду, и чай заварил, хороший чай, с халвой. Бухарская халва, когда-то ее только эмирам подавали.

Новые попутчики — трое мужчин с продубленными до шероховатости лицами, просидели до следующей остановки, не проронив ни слова. Молча вошли — молча вышли. Вместо них в купе подсели другие. И так до самого Ташкента.

В Ташкенте проводник при прощании по-хозяйски подал мне пакет:

— Возьми, командир, от Рашида, разный шурум-бурум: сушеная дыня, кишмиш, зеленый чай. Будешь пить чай, хороший человек, сразу меня вспомнишь.

***

Чирчик встретил меня двумя новостями. Первая: утонул майор Пухляк.

— Здесь все неясно, — мрачно пояснил Гульман, — по милицейской версии, напился почти до беспамятства и спрыгнул с моста, а там мелково­дье — разбился насмерть. Свидетелей не нашлось. Но Пухляк ни при каких обстоятельства, как я знаю, не мог упиться, да еще до такой степени, чтобы прыгнуть с моста. Чертовщина какая-то! Наши ездили на место гибели, так после узбеков там делать нечего. — И опять чертыхнулся. — А ведь и офицер неплохой, и семью

только-только отправил в Новосибирск, к новому месту службы. Неясно, все запутано.

В его разговоре чувствовалась какая-то настороженность, тоскливость, и даже, чего раньше не замечалось, начал проскальзывать страх. Он нервно потирал руки, словно они, несмотря на апрельское тепло, мерзли, поправлял расстегнутый ворот форменной рубахи, как будто тот сжимал шею до такой степени, что становилось трудно дышать.

— У тебя какие перспективы?

Выслушав мою исповедь, он вытер проступившую на лбу испарину, вздохнул:

— Нерадостные, черт бы все побрал. Но какой-то положительный момент присутствует. Жаль, я в Брянске никого не знаю, а так бы посодействовал. Хотя, по правде сказать, надо уже и мне сваливать, плевать на Москву, вер­нуться бы в Клин, и то хорошо. А нет, в Новосибирске должность засветилась, соглашусь туда. Дорогие вещи в контейнер не пакуй, грабят по дороге всех подряд. У меня запланирован борт на Клин, загрузишь все, что посчитаешь необходимым, а там, по возможности, перевезешь.

— Толя. — я расчувствовался, не зная, как благодарить друга.

— Да брось, если сами себе не поможем, никто не поможет, — он по-дру­жески обнял меня. — Вот жизнь пошла: с тобой отходную, если пригласишь, по Пухляку — поминальную.

Вторая новость была хорошей. Оказалось, подполковник Семенов пере­брался жить к Наталье Ерохиной. Все происшедшее он отказался коммен­тировать. Нашлись досужие языки, которые захотели потрепать о подпол­ковнике, но, увидев, как тот относится к Наталье, как оберегает ее и дочек, поутихли. Народ и раньше поговаривал, что Семенов стал частенько заходить к Ерохиной, мол, даже оставался у нее ночевать, но они никак не афиширова­ли свои отношения, хотя и особо не скрывали. Мне, собственно говоря, было все равно, кто с кем сошелся. Но порадовался, что на две одинокие души в этом мире стало меньше. Всего на две, а как много это значило для нашего военного городка, где, после всех пересудов, и офицеры, и их жены заняли позицию поддержки и Ерохиной, и Семенова.

— Наташке будет проще своих девочек поднимать, — говорила жена, — а Семенов, видела его в магазине, так прямо расцвел. Даст Бог, все у них сложится.

— А Бог здесь при чем? — хмыкнул я.

Она посмотрела на меня, ничего не ответила.

У подъезда, увидев Наталью, спросил, как дела. Она, взметнув над боль­шими карими глазами черные брови, улыбнулась:

— Наконец-то соизволил поинтересоваться, а то у всех ко мне, грешной, есть интерес, а у бывшего друга никак не находится времени расспросить о моем вдовьем житье-бытье.

— Да собственно говоря, я в курсе.

— Тогда зачем спрашиваешь? Ради приличия, что ли? Если так, значит, и ответ будет для приличия.

— И какой же? — попытался я вывести разговор из тупика.

— Живу с Семеновым, об этом весь городок говорит, как мужик он меня устраивает. Главное, дочерей не обижает, а там время покажет. Меня из город­ка отселяют, город квартиру выделил. Ну, как выделил, Семенов пробил через генерала Плешкова. Трехкомнатная, должны к началу лета переехать. Плеш- ков берет Семенова к себе.