Эликсир жизни
Шрифт:
Поэтому всё было так, как было.
В шестнадцать пятьдесят мы с князем ушли с пляжа вдвоём и навеки.
В семнадцать пятьдесят пять мы сидели за пластиковым столиком простенькой заводской столовки и смеялись. Нам было весело. Столовка закрывалась, посетителей всех уже выгнали, и в принципе, нас тоже надо было гнать, но мы тут полюбились, и нас не гнали, а наоборот подарили здоровую миску клубничного киселя и ворох слегка зачерствевших дежурных булочек–пионерок.
– Кисель цветом, как твоя майка, – говорила я, орудуя алюминиевой
– Это хорошая примета, – говорил князь, интенсивно уминая с киселём булочки. – Если кисель цвета моей майки, значит, всё будет хорошо.
– А всё и есть хорошо. Сейчас доедим и пойдём гулять, – командовала я.
– До утра, – командовал князь. – Булки берём с собой.
– Не раскатывайте лыжи насчёт утра, князь, – осаживала я пыл. – Булки берём. А кисель?
– Кисель съедим. Ваш эликсир жизни, моя драгоценная пани, возбуждающе действует на аппетит.
– Я надеюсь, что только на аппетит, – многозначительно говорила я. – Не рекомендую вам забывать подъезд.
– Вот что я никогда не забуду, так это подъезд. Он мне снился во сне каждую ночь.
Мы смеялись и смотрели друг на друга влюблёнными глазами.
В восемнадцать тридцать мы бежали вприпрыжку босиком по безлюдным тенистым окружным тропинкам в город. Моя сумка висела за спиной князя, в руках мы вертели свои сандалеты и описывали ими в воздухе кренделя.
– Велкам–ту–зе–хоутел–Кэ–элифорния…. – самозабвенно распевали мы хором, – сач–э–лавли–плейс, сач–э–лавли–плейс, сач–э–лавли–фэ–э–эйс…
Периодически князь останавливался, хватал воображаемую электрогитару и увлечённо имитировал бурные музыкальные импровизации. Я изображала танцевальное соло с веерами, обмахиваясь шлёпанцами.
И в принципе, мы были счастливы.
В девятнадцать тридцать мы подошли к моему дому, я предусмотрительно остановила его перед подъездом.
– Стой, никуда не уходи, – сказала я. – Я быстро.
Я молнией взлетела на третий этаж, промчалась мимо Милки с тётушкой, которые в кухне варили варенье, кинулась на нашу лоджию, перевесилась вниз: князь курил, послушно не сходя с указанного места. Сердце звенело во мне.
– Вавка, бери ягодки! – крикнула мне Милка из кухни. – Смотри, какая земляника… Смотри, какая малина…
– Накидай мне в пакет! – крикнула я, лихорадочно стаскивая с себя сарафан и мчась в ванную.
– А ты куда? – спросила она, когда я, в белом платье, подхватив ягоды, метнулась к дверям.
– Гулять… У меня эликсир жизни, – буркнула я, возясь с замком.
– Вероничка, ключи возьми! – предусмотрительно крикнула мне вслед Милкина тётушка.
И это был очень правильный и своевременный совет, полностью соответствующий моменту.
В двадцать один ноль–ноль мы стояли на набережной, держась за руки.
Южный вечер – аттракцион для непосвящённых. В нём практически нет режимного времени, южные сумерки коротки и незаметны. Вот только что было светло – и вдруг
Нас кинуло друг к другу в объятия одновременно с наступлением темноты, кинуло мягко и неотвратимо, прямо посреди дороги. Гуляющие обтекали нас, мы не замечали. От князя пахло морем, разогретым песком, земляникой, которой мы кормили друг друга… И совершенно, совершенно невозможно было теперь отрекаться от его рук, невозможно было отрекаться, глупо было отрекаться, опасно было отрекаться…
И в этот момент начали зажигаться фонари – торжественно и плавно, словно инструменты в симфоническом оркестре. Набережная волшебно менялась в их пульсирующем, нестабильном мигании. Мое платье засияло в темноте, словно подсвеченное луной. Мы стояли, как на сцене, а вокруг нас разворачивалась световая увертюра.
– Когда наступает темнота, в отеле «Калифорния» начинается другая жизнь, – бормотал князь мне в волосы. – Сейчас они перестанут мигать, и наступит ночь. Мы дойдём вон до того фонаря, и я тебя там поцелую… если не будешь драться…
– Нет, мы побежим, – говорила я, тщетно пытаясь отстраниться. – Вот если догонишь, тогда да…
– А если не догоню, тогда ты меня поцелуешь, – не сдавался князь.
– Нет уж, фигу, если ты меня не догонишь, я тебя поколочу. Два раза. За то, что сломал каблук и за то, что не пришёл.
– Я хотел прийти…
– «Хотел» – не считается!
Я снимала босоножки, срывалась с места и неслась вперёд, не чуя ног. Долетала до фонаря, хваталась за него, тормозя на полном скаку и хохоча. Князь оказывался рядом – я влетала в его объятия, крепкие, но мягкие и уютные. Он весь был невероятно уютный, удобный, тёплый, я, прижатая к нему, удивительно точно и правильно вписывалась во все рельефы его тела. Мне казалось, я так и родилась, объятая его руками.
Я сказала ему об этом. Он ответил, что думает о том же.
– Может быть, мы созданы друг для друга… – бормотал князь с закрытыми глазами, в очередной раз ловя меня под фонарём.
– А может быть, – говорила я, с трудом освобождаясь от плена его рук,
– Нет, не хочу тебя отпускать, не уходи… – срывающимся голосом говорил он.
– Но мы же должны ещё раз поцеловаться…
Фонарей на набережной было много, весь наш путь был усеян поцелуями.
– А ты быстро бегаешь, – удивлялся князь.
– Ты просто догонять не умеешь, – смеялась я, переводя дух. – А ты почему бросил танцы?
– В армию забрали.
– Что–о?
– Что смеёшься, правда, в армию забрали. А когда пришёл – уже не с кем было.
– А ты меня научишь танцевать?
– Конечно.
– А что ты танцевал?
– В последний раз – аргентинское танго.
– Ка–ак? – кричала я изумлённо. – Как аргентинское танго?! Да ты знаешь ли, что я всю жизнь об этом мечтала!
– Твоя мечта сбылась, – говорил князь, убирая волосы с моего лица.