Эликсир жизни
Шрифт:
Входить в корчму нужно было по узенькой, винтовой лестнице, стиснутой фальшивыми каменьями. Каменья озарялись электрическими свечками. Свечки были красные, между ними, кое–как сваренные из железа, висели жуткого вида рожи с рогами. Вход в подземелье замка. Лохматый фантом опять было выдвинулся из стены, взглянул грустными глазами, я стиснула зубы, ткнула его локтем и прогнала обратно в стену.
Мы вошли в зал, я огляделась. Действительность была прочно занавешена табачным дымом. По стенам висели рыбацкие сети, в углу красовались
Интимно–тихо звучала музыка. Бармен был молодой, мощный, бородатый, имел индивидуальный вентилятор. Он прямо факирствовал среди своего сверкающего оснащения, и я, вместо того, чтобы усесться за столиком, как положено приличной даме, и ждать кавалера с угощением, прилипла к стойке и, тараща глаза, завороженно просозерцала весь процесс изготовления наших коктейлей.
Наконец, мы уселись и посмотрели друг на друга сквозь дым. Милка дома жестоко проинструктировала меня, как следует себя вести с приличными мужчинами, поэтому, очутившись за столом, я спохватилась и изо всех сил начала стараться.
Я не прыгала на стуле, не вертела головой по сторонам, не разваливалась на столе локтями, не фыркала на весь зал, не стреляла глазами и практически совершенно не иронизировала, а была внимательной, вежливой, мило улыбалась и с готовностью поддерживала приличную светскую беседу. То есть, выглядела, на мой взгляд, исключительно скучно и занудно.
Мы заговорили об образовании, и я рассказала про московский Университет, в котором училась целых два года, пока не перешла в историко–архивный. И мы поговорили о методах современного обучения и о проблемах молодых специалистов.
Мы заговорили о кинематографе, и я рассказала, как смотрела «Сталкера» в панорамном кинотеатре. И мы поговорили о «Собачьем сердце» и о «Городе зеро».
Мы заговорили о музыке, и я рассказала о том, как брат ходил на концерт «Скорпионов», и как тамошние фанаты обводили фломастерами на своих джинсах следы свечей, сожжённых во время слушания прославленных хитов. И мы поговорили о современных музыкальных направлениях и о том, что Москва готовится к первому рок–фестивалю.
Мы заговорили о литературе, и я опять рассказала что–то исключительно интересное и в высшей степени столичное.
Периодически от канатов к нам прибредали патлатые, бородатые, ободранные битники в хайратниках на головах и с черепами на шеях и звали на танец. Мне до смерти хотелось сходить с ними сплясать и попросить померить хайратник или хотя бы череп, но я терпеливо вздыхала, вежливо отказывала и держалась насмерть.
Иногда я красиво и многозначительно задумывалась – ну, во всяком случае, мне так казалось. На самом деле я соображала, как буду выкручиваться, когда мой организм, не выносящий спиртных напитков, особенно смешанных, начнёт бунтовать.
В общем, время проходило исключительно
К моему ужасу коктейль был мною незаметно допит весь. И последствия незамедлительно начали сказываться: в голове моей зашумело, а в сердце начала расцветать отвага.
Вот о чём Милка забыла меня предупредить – чтобы я не вздумала пить коктейли. И я тоже забыла. Но было поздно.
Мы вышли из корчмы на набережную. Свежий ветер, пахнущий морем, обвеял мою пьяную голову и прояснил чувства.
Коктейль настроил меня на романтическую волну. Я глубоко вздохнула, остановилась, хорошенько утвердилась на земле, и, глядя на своего блестящего интеллигентного спутника, отчётливо произнесла:
– Я не буду вашей любовницей.
На воспитанных людей прямое откровение действует ошеломляюще. Арсений Николаевич споткнулся и слегка закашлялся. Мы пошли потише. Море шумело красиво. Вообще всё было исключительно красиво: чёрное небо, чёрное море, освещённая набережная, он – в белом, она – тоже в белом. Я отметила это, изо всех сил стараясь не качаться.
– А почему вы решили, что должны стать моей любовницей? – наконец, произнёс он единственную уместную в данной ситуации фразу.
– Я не решила, – созналась я. – Я просто высказала декларацию.
– Понятно, – сказал Арсений Николаевич, смеясь глазами. – Ну, что ж, – заключил он, – теперь, после того, как между нами всё стало предельно ясно, предлагаю просто погулять. Вас можно взять под руку? Это входит в декларацию по неприкосновенности личности?
– Входит, – разрешила я. – Это даже нужно, потому что вдруг я начну падать.
– Падать? – Арсений Николаевич взглянул меня заинтересованно.
– Просто падать, – сказала я. – Без всякого подтекста. Просто, знаете, мне совершенно нельзя пить смеси.
– Что ж вы не сказали–то, – сокрушился Арсений Николаевич. – Я бы вам принёс апельсиновый сок.
– Ну, вот не сказала. Милка велела вести себя прилично, не перечить и сидеть смирно.
Арсений Николаевич остановился и захохотал.
– Вы всё–таки прелесть, – сказал он. – Впрочем, вы, наверное, сами знаете.
– Ну… насчёт этого у меня смутные представления, – честно сказала я.
– Тогда просто мне поверьте, – сказал он, улыбаясь.
– Хорошо, – сказала я. – Поверю, как старшему товарищу по партии.
– Ну, так мы пойдём бросать камешки в море босиком? – спросил Арсений Николаевич. – Теперь–то я уж хорошо подготовлен ко всяким безумствам.
– Да нет, – я с сомнением поглядела на его белые ботинки. – Давайте уже не будем нарушать стилистику. Вечер начался респектабельно, пусть он и закончится респектабельно. Мы сейчас дойдём – ну, если я дойду – до Курортного зала и послушаем «Песняров». Мы ещё успеем на хвостик концерта. И я даже босиком не буду бегать.