Елисейские поля
Шрифт:
— Ну, что новенького?
— Умер господин Гремблар. В четверг похороны.
— Виктор? И этот туда же! — сказал он словно с упреком. Печали он не испытывал, только чувство тревоги — его бастионы рушились. Всякий раз, когда вот так исчезал кто-нибудь из тех, кто был на групповых фотографиях, снятых либо в школе, когда им было по десять лет, либо в казарме сто девятого полка, когда им было по двадцать, он чувствовал себя неуверенно. А теперь вот и Виктор сыграл в ящик.
— Когда же
— Вчера под вечер.
— Он что, болел в последнее время? — спросил Фернан без особой надежды на положительный ответ.
— Как бы не так! — безжалостно ответила одна из плакальщиц. — Я видела его еще третьего дня: он был здоровее нас с вами.
В его бастионе пробита новая брешь.
— И вы, как обычно, будете ходить по домам, собирать на венок?
— Вот уж нет! — сказала госпожа Шалифур, поджав губы. — Мы как раз обсуждали этот вопрос. Нет, на этот раз мы и пальцем не шевельнем.
— Но ведь обычно…
— Уж позвольте нам, господин Шово, сохранить наше женское достоинство!
— Всему есть предел, — заявила госпожа Данже.
— Но Виктор умер. Он имеет право, как и другие…
— А как он жил?
— Жил, как все.
— Да? Вы слепы, господин Шово, дружба вас ослепила.
— Я знаю, вы не любите охотников, но…
— Да, вот именно, он был охотником!
— Ну, согласен. Пожалуй, он любил поесть, слишком много пил.
— Все эти мужские забавы нас не интересуют, — сказала госпожа Шалифур с явным отвращением, — все эти сборы ветеранов, банкеты, кафе…
— И политика тоже, — добавила вторая дама.
— В чем же тогда дело?
Они замолчали надолго, и было слышно лишь безмятежное журчание родника.
— Господин Шово, — проговорила наконец одна из плакальщиц, отводя глаза. — Уж кому-кому, а вам мы не хотели бы давать объяснения. Идемте, госпожа Шалифур!
Фернан бесцеремонно схватил ее за руку:
— Ну уж нет, госпожа Данже, так дело не пойдет!
Он защищал не только Виктора, но и рыболовное общество, сто девятый пехотный полк, партию радикалов, всех «Веселых игроков в шары» — словом, всю сильную половину человечества.
Плакальщица резким движением вырвалась из его рук и догнала подругу.
— Ну и ладно, я сам займусь венком! — крикнул им вслед Фернан. И он начал ходить из дома в дом: — Вы ведь знали Виктора Тремблара?
Для приличия он надел свой черный костюм.
В это время дня большинство мужчин были на работе или сидели в кафе, двери открывали ему женщины: — И вы, господин Шово, лично взялись за это? Это очень… как бы это сказать? Очень похвально!
— Вот уж не понимаю почему! — Толстяк Фернан начал злиться. — Похвально.
Другая сказала: — Великодушно.
Третья: — Я не думала,
«Ну и удивятся же эти две кумушки, когда увидят, сколько я собрал. Какой роскошный будет венок!» В охватившем его азарте Фернан почти забыл о покойном: он им покажет, чего он стоит!
В дверь Бредена, бывшего художника, ему пришлось стучать долго.
— Госпожа Бреден, откройте! Это я, Фернан… Гляди-ка, Арсен, ты дома?
— Да, старина, это… это я. — От него разило спиртным.
— Опять ты напился.
— Слушай, Фернан, попрошу не… Черт возьми, помоги мне сесть.
Бреден рухнул в свое старенькое кресло, бутылка стояла рядом.
— Я собираю деньги на венок Виктору.
— Какой еще венок! Пойди-ка лучше возьми себе чистый стакан.
Фернан отказался и стал терпеливо объяснять Бредену, что вчера вечером умер Тремблар, что обычно всех обходят плакальщицы, но эти две старые ведьмы…
— И за это дело взялся ты сам? — Арсен расхохотался, он хохотал до слез. Он весь побагровел, казалось, красное вино, что он выпил, бросилось ему в голову, даже вытаращенные глаза покраснели. — Ну ты даешь, Фернан, черт бы тебя побрал!
— Ты поступил бы точно так же, Арсен.
— Может быть, но я — другое дело. А вот ты…
— А что я, что я?
— Но, старина, он же вам всем наставлял рога, этот Виктор! И Беретро, и этому идиоту Ледюку, Эрнесту… Кому еще? Кабатчику, черт возьми! И тебе, как и всем.
— Если бы ты не был пьян как сапожник, я бы тебе влепил, Арсен. Ты не имеешь права оскорблять Денизу.
— Уж с твоей-то Денизой он точно переспал. Видно, ты не очень-то уделял ей внимание. Рыбалка, Фернан, это здорово, но, знаешь, твой дом в это время открыт для всякого. А Беретро, тот все ходил на свои собрания ветеранов. А этот идиот Ледюк со своими партийными делами… А бедняга Эрнест слишком любил играть в шары. За все надо платить старина, за все.
— А ты-то сам! — взревел Фернан, вдруг припомнив кое-какие подозрительные подробности. — Ты думаешь, с тобой все в порядке?
— Ну конечно! — серьезно ответил Арсен. — Я же редко выхожу из дому.
— Зато твоя Адель выходит. Вот так-то! — крикнул Фернан и выскочил на улицу, хлопнув дверью. Он задыхался, ему трудно было идти. Нет уж! Больше он не пойдет ни к кому. Виктор, ну и негодяй Виктор! Вот что: нужно рассказать об этой истории всем мужчинам в деревне, но только чтобы каждый не знал про себя самого… Нет, каков подлец!