Элиза и Беатриче. История одной дружбы
Шрифт:
– Свой сраный энтузиазм можешь в жопу себе засунуть! – Он грохнул дверью со всей силы.
Потом, за стойкой, мы с ним обменялись долгим взглядом. Пока ели булочки, которые купила мама. А она, забравшись на табурет в своей мини-юбке, жевала жвачку, точно подросток, и все на нее глазели. И без конца смотрелась в зеркальце: только и делала, что доставала его из сумочки, обновляла помаду, поправляла волосы – готовила себя для папы, в общем. Мы с братом сидели такие красные, злобные, что могли в любой момент просто лопнуть.
После еды Никколо придержал меня за руку.
– Я в туалет, – сказал он, обращаясь к маме, но
– Я тоже, – подхватила я.
Мы, сбежав вниз по лестнице, зашли в мужской туалет. Никколо пристально взглянул мне в глаза:
– Давай свалим!
– Когда?
– Сейчас.
– А куда?
– Обратно в Биеллу. Будем жить на улице, сейчас лето.
У меня радостно забилось сердце. Вот он, наш шанс.
– Я одолжу палатку, – продолжал брат. – Тепло же. Устроимся поближе к Черво, чтобы можно было мыться.
– Но там вода холодная, это же горная река! – возразила я.
– Да насрать. Там будут рейвы, тусовки, всегда найдем что поесть и покурить. Одни не останемся. А потом в октябре мне стукнет восемнадцать, я пойду работать в «Вавилонию», и ты уже без проблем сможешь жить со мной.
Зашли двое мужчин, посмотрели на нас недобрым взглядом: девчонка, перед ней парень уселся на край раковины, широко расставив ноги, и собирается зажечь сигарету…
– Да, но где? – не отставала я. – Где мы будем жить зимой?
– Вселимся куда-нибудь. В бабушкин дом.
– Без отопления?
– Горелки есть. Будем воду в кастрюлях кипятить.
На секунду – всего на секунду – мне представилось, что это возможно. Перебежать автостраду, ринуться в «Автогриль» на той стороне, попросить водителя какой-нибудь фуры подвезти нас. Жить охотой и рыбалкой в долине Черво. В сентябре въехать в старый бабушкин дом, такой дряхлый, что его невозможно было ни сдать, ни продать; а власти спокойно позволят мне вот так вот жить без присмотра. Между прочим, мне не впервой.
– Ладно, – ответила я.
– Отлично, – отозвался брат и закурил.
– Эй, паренек, – прогремел чей-то голос. – Тут курить нельзя, погаси-ка сигарету.
К нам направлялся мужчина средних лет. Никколо в качестве ответа рассмеялся и выпустил дым ему в лицо. Тот молчать не стал, хотя, наверное, мог бы:
– Ах ты, грубиян! Тебя что, отец вежливости не учил?
Как и всегда, когда нажимали на эту кнопку, Никколо немедленно накрыло. Вошли еще какие-то мужчины, и я отодвинулась подальше. Миллион раз присутствовала при подобных сценах, но так и не привыкла. В какой-то момент наступало время драки, далее – воскресный вечер в участке: вызволение Никколо, задержанного за оскорбления, хранение наркотиков, применение насилия. Глядя на наглое поведение брата и на старания матери, которая лезла на стену, защищая его, я всякий раз испытывала странное ощущение, внизу, между ног: мочевой пузырь словно собирался опорожниться сам, а я им больше не управляла.
Тем утром крики, конечно же, донеслись до первого этажа, потому что прибежало много народу, и мама тоже. Я взглянула на нее и поняла, что план побега у нас на лбу написан. Мама фурией бросилась в самую гущу:
– Отстаньте от моих детей, засранцы!
Мягкие черты ее лица исказились до неузнаваемости.
Стыд за своих домашних я испытывала часто. Словно камень на шее носила, как будто это все моя вина. Год за годом.
Нас попросили
– Дай сюда то, что ты слушал! – потребовала она у Никколо, протянув руку за кассетой. Вставила ее в магнитолу, и заиграла песня, которую я больше никогда не смогу слушать, – All the Small Things [4] .
Наша семейка, рассекающая по шоссе в «альфасуде», была ничтожней любого ничтожества. Брат достал листок бумаги, зажигалку, курево. Размягчил его над огнем. «Ну, вот мы и перешли все границы», – подумала я. Мама глянула на него искоса, но возмущаться не стала:
4
Все эти мелочи (англ.).
– Эти вещи не особенно полезны. Я когда-то так сознание потеряла.
– Давай, попробуй, – протянул ей косяк Никколо.
– С ума сошел? Я же за рулем! – замотала она головой, но сделала одну затяжку. И тут же вторую. Похоже, с «этими вещами» она была знакома гораздо лучше, чем хотела дать нам понять.
– Давай, Эли, затянись тоже, – обернулся ко мне брат.
– Издеваешься? – отозвалась я.
Я даже обычных сигарет ни разу не пробовала.
– Да что тебе сделается? Это же просто косяк!
Я сделала затяжку, закашлялась, и меня чуть не вывернуло. Но в итоге мы стали передавать косяк по кругу и докурили до самого фильтра. Откинувшись на спинку, я со смехом подумала, какие же мы бесполезные существа. Вот врежемся в ограждение – никто и горевать не станет. Ну, может, только о моем брате пожалеют: у него девушка, друзья. Но они все равно в Биелле остались, так что их он уже потерял. Он и в баскетбол свой давно не играл. Собирал сумку, делал вид, будто на спорт идет, а сам за спортзал заворачивал и валялся у маленькой церкви на виа Италия, словно на лугу, покуривая косяк за косяком в компании панков. Ясно, что ничего он уже в жизни не достигнет. Ну а я? Учусь хорошо, могла бы в университет поступить. Но во мне есть какой-то дефект, я никому не нравлюсь. А мама? За пятнадцать лет на рабочем месте своровала несколько тысяч трусов.
Даже он нас любить не будет, подумала я, и не сможет нас спасти. Он означало: Паоло Черрути, преподаватель инженерии программного обеспечения. Это в те времена, когда словосочетание «программное обеспечение» большинству еще ни о чем не говорило.
Мы были слишком счастливы втроем под одним пуховым одеялом в воскресенье, до самого обеда, когда мама прижимала нас к себе, точно маленьких. Опустошая пакеты с попкорном, забрасывая постель крошками, глядя по шесть часов подряд MTV. Счастливы как-то неправильно: никто не предположил бы этого в такой ущербной, проблемной семье. Но теперь, зная, куда нас все это завело, я хочу подчеркнуть, что наше счастье было самое настоящее, не показное. И потому я, сидя на заднем сиденье, сходила с ума от отчаяния, предчувствуя, что нечто смутное и искрящееся, связывавшее нас до сих пор, исчезнет, едва мы приедем в Т.