Элизабет Тейлор
Шрифт:
Теперь же от нее ожидалось, что она будет развлекать избирателей или же потихоньку шить кукол. Но как бы Элизабет ни старалась следовать этим правилам, ей так и не удавалось вжиться в эту свою новую роль. Во время футбольного матча в Вашингтоне той осенью Элизабет уже со стаканом в руке увлеченно беседовала с репортером-мужчиной. Супруг забеспокоился, как бы она, как то за ней водится, не разоткровенничалась с журналистом, и поэтому изо всех сил старался заново привлечь ее внимание к игре.
«Да пошел он к черту! — воскликнула она. — Неужели не видно, что мне и так хорошо!» Через неделю этот случай
Спустя несколько недель Элизабет находилась в ресторане, где одна слишком пылкая поклонница досаждала ей просьбами дать автограф: «Ну пожалуйста, еще один, для моей кузины в Оклахоме!» На четвертый раз терпение Элизабет лопнуло. Вместо того, чтобы дать женщине еще один автограф, она небрежно накарябала пожелание, которое на следующий день появилось на газетной странице: «Мы не можем напечатать последнее слово в нашей семейной газете, но зато готовы сообщить вам, что первые два были «Пошла ты в», — ехидничала газета.
В феврале 1980 года сенатор и его жена почтили своим присутствием ежегодную конференцию республиканской партии в Мэриленде, где Джон Уорнер внес предложение возобновить практику регистрации новых членов, но только для мужчин. «Только для мужчин? — возмутилась Элизабет. — Я из тех женщин, кому палец в рот не клади, и, как мне кажется, завтра только помани их, и они с готовностью ринутся в окопы».
«Мне очень жаль, но ты не имеешь права голосовать по этому вопросу», — одернул ее муж.
«Да, но ты ведь сам пригласил меня сюда», — настаивала Элизабет.
«Уверен, что даже Эйб Линкольн, великий сторонник эмансипации, и тот бы разделил мое мнение», — произнес Уорнер.
«Эйб Линкольн? И в какую еще древность тебя занесет?»
Не зная, что на это отвечать, Джон Уорнер заметил, что супруги сенаторов и конгрессменов являются участницами конференции, но без права голоса. А затем добавил, что данные комитета по делам вооруженных сил свидетельствуют о том, что женщины хотели бы занимать в армии более разнообразные посты, чем им предлагались.
«И что это за работа?» — поинтересовалась Элизабет.
«Что ж, я с гордостью могу заявить, что в бытность мою секретарем по делам флота я создал больше рабочих мест для женщин, чем они имели до этого».
«Тоже мне работа, — фыркнула Элизабет. — Подай-принеси!» В этот момент в их спор встрял конгрессмен Бад Шустер, чтобы выразить свое мнение, будто исключение женщин из обязательной регистрации есть дискриминация в их же пользу. «Все зависит от того, как на это посмотреть», — заметила Элизабет.
Другой конгрессмен вскочил со своего места и заявил, что вопрос регистрации ни в коем случае нельзя смешивать с проблемой «так называемой дискриминации женщин».
«Так называемой? — возмутилась Элизабет. — Вы сказали так называемой?»
«Да ладно тебе, Лиз, успокойся», — не выдержал Уорнер и замахал руками, чтобы его жена угомонилась.
«Только не пытайся заткнуть мне рот своей вечно указующей ручищей!» — воспротивилась Элизабет.
«Лиз, я всего лишь прошу тебя принять во внимание мой жизненный опыт», — продолжал Уорнер
«Можно подумать, что я не зарабатываю себе на жизнь с десяти лет!» — не унималась Элизабет. «А вскоре тебе опять придется взяться за работу», — пробормотал разозленный супруг.
Многие неправильно истолковали этот инцидент, решив, что подобная прилюдная перепалка есть не что иное, как свидетельство трений между супругами. Введенные в заблуждение внешними проявлениями, люди делали вывод, будто полнота Элизабет есть признак ее неудовлетворенности вашингтонской жизнью и ролью супруги политического деятеля.
Вскоре европейская пресса повсеместно раструбила о том, что у знаменитой актрисы дело якобы движется к новому разводу. Эти слухи вроде бы даже подтвердились после Рождества, когда Джон Уорнер один вернулся в Соединенные Штаты, а Элизабет осталась в своем шале в Гштааде.
Элизабет яростно отметала подобные инсинуации: «Здесь нет даже малой толики правды. Во всем виноваты эти чертовы фоторепортеры, из-за них и разгорелся весь этот сыр-бор. Джону надо было вернуться в Штаты, потому что его ждали неотложные дела, я же осталась в Швейцарии, чтобы встретить Новый год вместе с детьми. Ну а поскольку Джон уехал домой, европейская пресса тотчас подняла шум, что-де мы поссорились, что совершенно не соответствует действительности».
Тем не менее, слухи об отчуждении между супругами не утихали, особенно после того, как стало известно о намерении Элизабет возобновить свою карьеру в кино. Даже самые близкие друзья, и те задавались вопросом, а все ли действительно в порядке между Уорнерами.
«Мне как-то раз случилось обедать у Кэтрин Грэм, и она даже поинтересовалась, не собираемся ли мы с Джоном разводиться, — возмущалась Элизабет. — По словам Кэтрин, газета и журнал, которые она выписывала, «Вашингтон пост» и «Ньюсуик», якобы напечатали материалы о том, будто наш брак распался». Элизабет заверила миссис Грэм, что у них с Джоном все в порядке. После чего позвонила одному репортеру, чтобы тот донес ее точку зрения до читателя. «Я ужасно возмущена этими лживыми сплетнями, — заявила она. — Мы с Джоном счастливы, и этим все сказано. Поэтому ни о каком разводе не может быть и речи. Мне нравится та жизнь, которую я здесь веду, и, как мне кажется, я с каждым днем все лучше справляюсь с моими обязанностями. Я нахожу удовольствие в том, что я жена сенатора и так или иначе причастна к политике. Я вполне довольна своей жизнью в Вашингтоне и не скучаю по мишурному блеску Голливуда. Да, моя жизнь действительно изменилась, когда я вышла замуж за Джона и переехала сюда, но я наконец-таки обрела ту самую незамысловатую жизнь, к которой стремилась долгие годы».
Сенатор Джон Уорнер, сидевший в тот момент рядом с женой, добавил: «Жена любого политика время от времени не выдерживает такого напряжения. Кажется, что вы уже больше не в состоянии перекусывать в каком-нибудь придорожном заведении резинистую куриную ногу, и это несмотря на то, что жареный цыпленок — излюбленное блюдо Лиз, из числа тех, что она для меня готовит. Сколько долгих вечеров ей пришлось провести в одиночестве, потому что я допоздна задерживался в Сенате, чтобы не пропустить поименное голосование».