Элизабет Тейлор
Шрифт:
Ричард рисовался в первую очередь перед хорошенькой женой Роберта Милли и даже пытался за ней поухаживать. Он постоянно улыбался и повторял: «Ну, поцелуй меня, киска. Ну, давай. Поцелуи меня». Элизабет, которой было вовсе не до смеха, стояла в углу, ломая голову над тем, как привести в чувство супруга, который у нее на глазах пытался соблазнить другую женщину. Наконец она не выдержала и подошла к Мэри Джейн Милли.
«По-моему, ты даже очень привлекательная, и Ричард явно того же мнения, — сказала Элизабет. — Но мне все равно придется попросить тебя немедленно убраться отсюда».
«Лиз поначалу меня недолюбливала из-за ухаживаний
Элизабет изо всех сил старалась расположить к себе окружающих его людей, заискивая перед режиссером труппы сэром Джоном Гилгудом и остальными актерами, пытаясь всем угодить. В день премьеры она распорядилась доставить в гримерную каждого, кто был занят в «Гамлете», по две бутылки коллекционного вина. К вину прилагалась написанная от руки записка с пожеланиями успеха. Она требовала, чтобы всякий раз, когда труппа обедала где-нибудь в ресторане, Ричард брал на себя оплату счета. Когда однажды у одной из актрис сломалась молния, Элизабет сорвала с себя брошь стоимостью в 150 тысяч долларов, чтобы использовать ее вместо английской булавки.
«Она приходила посмотреть каждый спектакль с участием Ричарда, — вспоминал Роберт Милли. — Обычно она садилась за кулисами — в брюках в обтяжку и лиловых пиратских замшевых сапогах и с бутылкой шампанского в одной руке и томиком Гамлета в другой — и вот так следила за спектаклем».
К тому времени как труппе предстояло yeзать из Торонто на двухнедельные гастроли в Бостон, спектакль все еще не был обкатан, а игра Ричарда местами казалась небрежной. Прекрасно это понимая, он попросил для себя дополнительные репетиции. К тому же, он беспробудно пил.
Элизабет ощутила эту неуверенность Ричарда и всеми силами пыталась поддержать его. Кроме того, она хотела помочь ему избавиться от последних угрызений совести, поскольку он не забывал о Сибил и детях. Она даже рискнула позвонить Филиппу Бертону (приемному отцу Ричарда) — когда разыгрался «Le Scandale», тот занял сторону Сибил и рассорился с Ричардом.
«Ричард нуждается в вас, — сказала она. — Умоляю вас, приезжайте».
Восстановив эту столь важную для Ричарда дружбу, Элизабет позвонила Эмлину Уильямсу, актеру-валлийцу, который, подобно Филиппу Бертону, умолял его не покидать Сибил, ради какой-то там «третьеразрядной артисточки».
«Я как раз был занят в «Депутате», когда мне позвонила Элизабет. Она была сама вежливость и очень сильно нервничала... и вообще было нечто весьма трогательное в том, что Ричард хотел видеть нас накануне премьеры. Нельзя же бесконечно дуться друг на друга, и, к тому же, Сибил недурно устроилась, и все сложилось наилучшим образом».
Помирив Ричарда с отцом и лучшим другом, Элизабет позвонила его родным в Уэльс и пригласила всех до последнего за свой счет в Нью-Йорк, посмотреть «Гамлета», который теперь шел на Бродвее. Она заказала авиабилеты первого класса, шикарные номера в
Элизабет приложила все усилия, чтобы переманить на свою сторону эту женщину, хлебнувшую немало горя на своём веку, — ведь поначалу Сиси была в шоке, узнав о скандале, разыгравшемся вокруг её брата.
«Сисси у нас положительная натура, — пояснила ее сестра Хильда. — Она не верит в разводы и всегда с большой теплотой относилась к Сибил».
Когда Сисси Джеймс и ее муж Элвид прибыли в Нью-Йорк, Элизабет повела их в театр. Она заехала за ними, наряженная в короткое черное платье, белую норковую накидку до пола, в изумрудно-бриллиантовых серьгах, которые подарил ей Ричард, и с великолепной ниткой жемчуга на шее.
«Какие на вас красивые жемчуга», — заметила ее золовка.
«Да, — ответила Элизабет. — Я купила их буквально сегодня, причем совсем недорого — всего за семьдесят пять тысяч».
Иногда Элизабет могла потратить целый день на визит к парикмахеру или же придирчиво выбирая платье, меха к нему или же украшения, в которых ей предстояло появиться вечером. На протяжении семнадцати недель, пока «Гамлет» шел на Бродвее, не было такого случая, чтобы она появилась дважды в одном и том же наряде. Подобно кинодивам былых времен, она одевалась ради своих поклонников, ради толпы — и действительно, каждый вечер на углу Бродвея и Сорок Шестой улицы скапливались громадные толпы народа, одержимые желанием хотя бы одним глазом взглянуть, как она подъезжает в своем «роллс-ройсе» с шофером к театру «Лунт-Фонтанн», где в тот вечер играл ее муж. Как только они с Ричардом появлялись в дверях, конным полицейским, чтобы сдержать натиск толпы, приходилось пускать в ход дубинки.
Бертон буквально купался в этом массовом преклонении.
«Это действительно нечто из ряда вон выходящее, — сказал он Трумену Кэпоту. — Каждый вечер, когда Элизабет заезжает за мной в театр, там всегда стоят эти... эти... эти...»
«Сексуальные маньяки», — подсказала ему жена.
«Эти восторженные толпы поклонников, — поправил ее Бертон, — в ожидании... в ожидании...»
«Чтобы взглянуть на пару порочных извращенцев, — огрызнулась Элизабет. — Ради бога, Ричард, ну как ты не понимаешь, что это происходит только потому, что в их глазах мы грешники и извращенцы?»
Однако Ричарда меньше всего волновали мотивы. Главным для него было то, что каждый вечер перед театром собирались толпы поклонников. Их присутствие как бы служило подтверждением его «звездного статуса».
«Тут на днях с нами был Фрэнк Синатра. Он до сих пор не может в себя прийти, — хвастался Бертон. — По его славам, такого он еще не видел... Ему такое и во сне не снилось».
Как, впрочем, и другим знаменитостям, заплатившим по сто долларов, чтобы услышать, как знаменитые любовники будут читать стихи. Элизабет с Ричардом согласились в июне выступить с чтением стихов для сбора средств в пользу Американской академии музыкального и драматического искусства, актерской школы, которой руководил Филипп Бертон, и Элизабет еще за несколько недель до выступления приступила к репетициям.