Элли и арфист
Шрифт:
Раньше она никогда не напялила бы такую вещь. Интересно, это кто-то из сиделок водрузил украшение ее ей на голову и в курсе ли она вообще, что у нее там корона?
– Минутку, я вся заблокирована, – бормочет она, остервенело вертя в руках книгу.
Мы с Вик переглядываемся. Мы не знаем, в каком смысле она заблокирована и понимает ли она смысл этого слова. Мы ждем. Наконец она кладет книгу на колени и смотрит на меня. Ее глаза мутные, но на лице медленно проступают признаки узнавания.
– А, это ты! – говорит она и поворачивается к Вик. – Она как будто похудела, ты не находишь?
– Да, но мы очень рады ее видеть, не правда ли, мама?
Мамины морщины сильнее проступают на лице. Она никогда не умела улыбаться.
Мы остаемся и болтаем некоторое время, обсуждая самые разные темы: Рождество в доме-интернате, погоду, воспоминания о
Где бы я ни находилась, что бы ни делала, эта мысль постоянно врывается в мое сознание. Я снова и снова ее прогоняю, но она возвращается, как бумеранг. Клайв хотел погубить Дэна и опозорить меня. Клайв хотел сжечь арфы. Для меня такой уровень жестокости непостижим.
Ни Дэн, ни я не заявили на него в полицию. По мнению пожарной службы, причиной возгорания стала упавшая свеча, а быстрое распространение пламени объясняется обилием в амбаре древесной стружки, опилок и других легковоспламеняющихся материалов. Никто не упомянул о куче пропитанной керосином одежды; эта улика была полностью уничтожена огнем. Был ли это поджог? Клайв (благодаря Финесу) спичку так и не зажег. Разумеется, можно было бы затаскать его по судам, но это только травмировало бы всех, а особенно Дэна, который не переносит, если в помещении вместе с ним находится более пяти человек. Но мне интересно, может ли Дэн потребовать компенсацию? И могу ли я каким-либо образом помочь ему договориться с Клайвом об урегулировании ситуации во внесудебном порядке. Я обсудила это с Вик и Аланом, и они считают, что это еще возможно.
Однако от одной мысли о том, что мне придется снова общаться с Клайвом, у меня кровь стынет в жилах.
Все уехали рано утром: Алан и Вик – на работу, дети – в школу. Я варю себе крепкий кофе, и его аромат моментально возвращает меня в Амбар «Арфа». В мыслях я и так почти всегда там. С момента пожара прошла уже неделя, но время словно свернулось, и все вокруг отсылает меня обратно к тому событию. Я решаю пропылесосить в доме или занять себя чем-то еще до возвращения семьи. На стуле стоит пластмассовый вертолет, на холодильнике – одноногая кукла, а с подоконника на меня смотрит войлочная сова. У совы укоризненный взгляд, в ее больших фиолетовых глазах читается грусть. Я сажусь на стул с чашкой кофе и не знаю, с чего начать. И тут я вижу его: на кухонном столе лежит письмо. Оно адресовано мне.
Почерк принадлежит Клайву.
Кофе растекается по всему столу. К счастью, скатерть не промокает (все-таки в этом доме живут дети) и легко чистится. Я нахожу губку и вытираю стол. Затем осторожно беру конверт, как будто опасаясь, что он меня укусит. Рано или поздно мне придется в него заглянуть. Я заставляю себя вскрыть его пальцем и развернуть находящийся внутри лист бумаги.
Дорогая Элли,
Я уже столько раз тебе писал, но в этот раз твердо намерен отправить письмо. Слова даются нелегко, но у нас с тобой еще есть будущее, и я знаю, что не смогу жить дальше, если оставлю все в подвешенном состоянии.
Я хочу, чтобы ты знала: я бросил пить. Я часто испытываю искушение, но мне достаточно напомнить себе, в какое чудовище превращает меня виски. Я знаю, что больше никогда к нему не подойду. Я никогда не смогу забыть твое лицо той ночью и никогда не забуду, что я натворил и к чему был так близок.
Больше всего я хочу, чтобы ты вернулась домой, но я не имею права ожидать этого сейчас. Ключи у тебя есть. Когда будешь готова, пожалуйста, вернись домой и забери все, что тебе принадлежит. Если не хочешь меня видеть, приходи в рабочее время.
Я перевел на твой счет определенную сумму, и я надеюсь, что ты ее примешь. Думаю, этих денег вам хватит, чтобы прокормиться и отремонтировать амбар, если вы этого захотите (а я чувствую, что вы это сделаете). Я заметил, что против меня не было выдвинуто никаких обвинений. Ваша доброта резко контрастирует с моими гадкими поступками.
Без тебя я разбит, Элли. Мне остается только надеяться, что ты позволишь мне
В данный момент я могу сказать лишь одно: мне очень жаль.
Я ошеломлена. Чего ему стоило написать письмо, в котором столько раскаяния, столько унижения! Куда подевался тот гордый, сильный, свирепый мужчина, которого я знала?
Без тебя я разбит, Элли.
Все эти годы я считала Клайва скалой, а себя – его моллюском. Теперь меня осенило. Все эти годы он не был скалой. Скалой была я.
49
Дэн
Третьим, четвертым и пятым, кто пришел навестить меня в больнице, были Эд и его бабушка и дедушка. Моя бывшая девушка Косуля с ними не поехала. Зато приехал кролик Эда (которого зовут Мистер Кролик и которого Эд очень любит). Ни один из них не остался со мной надолго, потому что у бабушки и дедушки Эда была встреча по поводу новой системы организации дорожного движения, которая, если она заработает, расстроит всех жителей в их районе Тонтона. Им нужно было вернуться, передать Эда няне, перекусить, а затем успеть на собрание, чтобы занять место спереди.
Я был рад видеть Эда, очень рад. Он сел рядом со мной на край моей койки. Мистер Кролик устроился рядом с ним. На Эде был синий свитер с рисунком в виде красного трактора. На оранжевой шее мистера Кролика была повязана желтая лента.
– С Финесом все в порядке? – первым делом спросил Эд.
Я заверил его, что с Финесом все в порядке. Он сбежал через свой лаз задолго до пожара и держался от амбара на приличном расстоянии. Ни одно перышко не обгорело. И теперь, когда меня не было рядом, чтобы его кормить, за ним ухаживал Томас. Естественно, Томас не мог сыграть необходимые аккорды на средневековой арфе, а если бы и мог, это было бы невыполнимо, потому что арфа сгорела. Но он обещал мне, что позовет Финеса и проследит, чтобы тот поел, и удостоверится, что он хорошо спит на своей второй кроватке в дровяном сарае, и непременно снабдит его дополнительными одеялами. «Чертова птица! – пробормотал Томас себе под нос, но потом добавил: – Ладно, приятель; ради тебя я готов на все, дружище».
– А Финеса нам можно навестить? – осведомился Эд у бабушки.
Она покачала головой.
– Сомневаюсь, что это удачная идея, Эдвард.
Я сказал, что как только меня выпишут из больницы, я заеду за ним на «Ленд Ровере» и мы вместе поедем навестить Финеса.
Дедушка Эда выпятил подбородок и хмыкнул:
– Обсудим это позже.
Эд из своего флуоресцентного желтого рюкзачка достал лист бумаги и протянул его мне.
– Я нарисовал это для тебя, папа.
Я внимательно изучил лист бумаги, затем перевернул его другой стороной и снова внимательно рассмотрел. Рисунок был выполнен в радужных тонах, в нем было много полосок и мелких деталей, но я никак не мог разобрать, что на нем изображено.
– Это Финес, папа!
Теперь, когда сын мне подсказал, я понял, что это и правда Финес. Я поблагодарил его и сказал, как я горд и рад иметь портрет такой великолепной и героической птицы. Я положил лист на столик рядом с больничной койкой и часто им любовался.
Когда я думаю о событиях прошлого, мне кажется, что они состоят из длинных, колеблющихся верениц «если». Например, если бы я не подарил Элли арфу из вишневого дерева, она бы не вернулась в амбар, чтобы на ней играть. Если бы она не вернулась, то не начала бы брать уроки игры на арфе у Косули. Если бы она не брала эти уроки, она бы не узнала, что у меня есть сын Эд. Если бы она не узнала об Эде, я бы не узнал о его существовании. А он бы не узнал о моем. Огромный фрагмент прекрасного был бы упущен, и мы бы этого даже не осознавали.
Если бы Элли не рассказала мне об Эде, Косуля бы не рассердилась и не стала бы разговаривать с мужем Элли, Клайвом. Муж Элли, Клайв, не разозлился бы и не порвал бы тетрадку со стихами Элли, и она бы от него не ушла. Он бы не приехал в амбар проверить, там ли она, и не стал бы рассовывать всюду пропитанные керосином тряпки. Если бы мы много недель назад не спасли Финеса, Финес не лежал бы в своей постели и не влетел бы в лицо Клайву, а Клайв поджег бы сарай, когда Элли спала, а меня не было, тогда не уцелела бы ни одна арфа, и Элли больше не было бы с нами, и никто из нас не был бы этому рад. Это было бы печально. Гораздо печальнее, чем просто потерять тридцать две арфы.