Эм + Эш. Книга 2

Шолохова Елена

«Вот достал!», — с раздражением подумала она, терпеливо отвечая на его вопросы.

— Разбился на мотоцикле… лежит в больнице… пока в третьей городской… да, в травматологии…

Сухо попрощавшись с Дёминым и с удивлением подумав, как с ним мог сойтись Эдик — ведь они такие разные, Вероника позвонила отцовской секретарше на домашний и велела как можно скорее организовать перевод Шаламова в хорошую клинику.

Глава 34. Эм

Мы договорились встретиться в субботу в три на «старом» месте — у фонтана

в сквере. Я как раз сдала учебники в библиотеку и помчалась на встречу.

Времени ещё оставалось порядком, но мне почему-то не терпелось поскорее оказаться на нашем месте. Оно как будто само по себе грело душу и успокаивало… отчасти успокаивало — на сердце всё равно было тяжело. И даже не столько из-за нашей размолвки с Эшем — мы ведь в конце концов помирились, как из-за самого факта, что он видел тот ужасный момент. Как вспомню, до сих пор внутри всё холодеет. Стыдно невыносимо. И ведь мне даже оправдаться нечем — он тысячу раз прав. Даже мне от самой себя стало противно. А каково ему? И всё же он смог меня простить, хотя я видела, как ему это было тяжело. Он не понимал этого и не принимал, а всё равно простил. Мне кажется, я теперь люблю его ещё сильнее. И ещё больше боюсь его потерять.

Поэтому у меня для Эша сегодня сюрприз — сообщу ему, что увольняюсь из «Касабланки». Вчера написала заявление, но Пётр Аркадьевич упросил доработать до конца июня и обещал всяческие поблажки. Я не смогла ему отказать, потому что он вдруг открылся совсем с другой стороны. Принесла ему вчера часть долга, что удалось подкопить, а он не взял! И заявил: «Я передумал. Решил тебе простить этот долг». Просто нет слов! Я-то думала, он за деньги маму родную продаст, а он вон какой. Поэтому и я уступила. Эти три оставшиеся недели погоды ведь не сделают.

Я сидела на нагретом солнцем гранитном бортике фонтана, поджидая Эша. Мимо прошла парочка, парень с девушкой в обнимку. Девушка о чём-то ему увлечённо рассказывала, он кивал и в то же время пялился на меня, аж голову завернул. Не понимаю таких. То ли дело мой Эш! Он всегда смотрит только на меня. И как! От одного взгляда сердце замирает. А порой, наоборот, из груди выпрыгивает. Ну а самое главное, позавчера, когда мы помирились, он сказал, что совсем скоро всё изменится. Что он, наконец, поговорит с Вероникой и развяжется с ней, и мы с ним уедем вдвоём. Куда — неважно. Главное, что между нами больше никто стоять не будет. Хотя, как утверждает он, и сейчас их отношения с Вероникой — одно название. «Я тебе не изменяю», — заверил он. Как будто я хоть раз в этом усомнилась!

Я взглянула на часы — маленькие, позолоченные на тонком кожаном ремешке, ещё отец покупал в честь поступления. Эш опаздывал, что странно — обычно он приходил раньше времени. Может, дела его задержали? К сожалению, я не могу ему звонить — вдруг ответит она, Вероника. А вдруг он уже с ней поговорил? Вдруг она давит на него? Угрожает? Или ещё что похуже? Эш наивный, как ребёнок. Вечно твердит, что она добрая и хорошая, а я вот в ней сомневаюсь. Не знаю, почему, просто не верю ей и всё тут. Но молчу, не хочется при нём злословить. А всё равно боюсь, ведь отвергнутая и уязвлённая женщина — это

страшно. И как назло, на ум постоянно лезет «Саломея» Уайльда…

Прошёл час, второй, мне стало так тревожно, что на месте уже не сиделось. Я стала выписывать круги по скверу, но тревога только росла. Я понимала, что Эш не опаздывал, что он вообще не придёт, а всё равно не могла заставить себя уйти. Лишь спустя три с лишним часа нехотя, с тяжёлым сердцем я поехала домой. В груди болело, как я ни пыталась утешить себя, что мало ли какие причины могли его задержать. Что, скорее всего, он вечером приедет, всё объяснит. Ведь и в самом деле, ну что такого страшного? У нас ещё тысячи свиданий будет. Но как же хотелось увидеть Эша!

* * *

Дома стало только хуже. Эш не приехал ни в субботу, хотя я ждала его до ночи и даже выйти в магазин боялась, ни в воскресенье. И если вчера я ещё могла успокаивать себя какими-нибудь объяснениями, то сегодня меня уже потряхивало от подступавшей паники.

Я нацарапала записку, что скоро приду, и оставила в дверях, на случай, если Эш всё же появится, а сама побежала к таксофону. Позвонила его другу, Саше Дёмину. Немного неловко, но он сам дал мне свой номер и сказал, что могу звонить ему когда угодно. Только вот когда Саша наотрез отказался отвечать по телефону, настояв, что сейчас сам приедет ко мне, я испугалась по-настоящему. Мне вдруг стало ясно — с Эшем что-то произошло. Что-то плохое.

Я бежала домой и отчаянно молилась каким есть богам. Только бы он был жив! Пожалуйста, только бы с ним ничего страшного не случилось!

Саша приехал очень быстро, не прошло и двадцати минут.

— Ты только не волнуйся, — предупредил он, а у самого лицо взволнованное. Я тотчас занервничала ещё сильнее, хотя, казалось бы, куда уж больше.

— Что с ним? Говори же!

— Он позавчера ночью разбился на мотоцикле. Но он жив! Вроде только ногу сломал и всё. Он сейчас в больнице, в третьей травме.

Я обессиленно опустилась на стул. Дышать стало тяжело, грудь словно камнем придавило. Эш разбился! Как такое возможно? Выходит, когда я ждала его вчера, он уже лежал в больнице. А я ничегошеньки не почувствовала. Почему? Я ведь всегда его чувствовала. И зачем же он так гонял, глупенький? Ему же наверное сейчас так плохо и больно. А вдруг врачи что-нибудь просмотрели?

Саша бормотал что-то успокаивающее, но я ничего не улавливала.

— В третьей травме? — наконец отозвалась я. — Это на Тимирязева?

— Да, по-моему. Ты… хочешь к нему?

Я коротко кивнула.

— Я с тобой.

* * *

К Эшу не пускали! У меня едва истерика не началась. И началась бы, если бы не Дёмин. Сначала с горем пополам мы узнали, в каком отделении и в какой палате он лежит, а потом нас задержала на входе дородная тётка-охранница. Встала в дверях, заслонив собой проход. Как я её ни умоляла, как ни взывала к простой человеческой жалости, она точно биоробот твердила: «Посещение больных с четырёх до семи». А я и плакала, и денег ей совала, в конце концов, даже обозвала её в запале жестокой и бесчувственной.