Емельян Пугачев (Книга 3)
Шрифт:
Весьма огорченный Пугачёв на совещании – как быть с этим изумительным человеком – решил направить его куда-нибудь подальше в сторону от большака, авось там как-нибудь поправится и уцелеет. Отвезли на мельницу, верст за двадцать в сторону от большой дороги. Мельник был хороший старик.
Обещал поберечь больного и его суженую. Через неделю, в середине сентября больной стал поправляться, вернулось движение в конечностях.
Вдруг прибежал мельник и крикнул:
– Ребятушки! Солдатня! Как быть?
Даша в это время ушла за водой на дальний
За окном шум. Мельник клянется и божится, что в избе никого нет. Те не поверили, входят двое. Горбатов говорит:
– Я офицер из отряда Михельсона…
Мельник:
– Во-во-во! Ведь я думал, бравы солдатушки, что вы от Пугача… Ну и скрывал.
– Ваше благородие, так мы вас сей минут доставим в свой лагерь…
Офицер при нас… Можно в город доставить вас, в больницу. Мы сейчас, – и оба молодых солдата удалились, а следом за ними и мельник.
Горбатов, выхватив из-под подушки пистолет, быстро привел его в порядок и выстрелил себе в висок.
Вбежавшая Даша, увидев кровь из виска и мертвые потускневшие глаза Горбатова, взвизгнула и без чувств упала на пол.
Вскоре посланный Пугачёвым малый отряд из горнозаводских уральских охотников под началом Петра Сысоева – тайно узнать, что с Горбатовым, – вернулся и доложил государю всю правду. Пугачёв изменился в лице, воскликнул:
– Лучше бы правую рученьку мою отсекли, чем лишиться мне дружка моего Горбатова, офицера… – Он нахмурил брови, раздувая усы, долго смотрел в землю, затем спросил:
– А Даша как, Симонова?
– Ее, аки преступницу, связанную, увезли с собой.
– Бедная! Повесили ль вы мельника? Это он предал!..
– Нет, батюшка. Мельник повешен офицером из отряда, аки укрыватель преступника. А вот вам в собственные руки письмо, мельников внук, парнишка, из-под подушки успел выхватить… Извольте вам, – и Петр Сысоев, прикрывая то правый, то левый глаз, протянул Пугачёву накрест сложенную и припечатанную бумагу.
На бумаге значилось крупными печатными буквами: «Государю в собственные руки». Пугачёв вскрыл печать, развернул лист и с большим старанием прочел несколько четких строк, изображенных тоже печатными буквами. Пугачёв, внимательно всматриваясь в строки, прочел:
«Милостивый государь мой, Емельян Иваныч! Чувствую – от злодеев наших спасения мне не будет. Преклоняю колени пред вами и говорю вам – прощайте.
Имя Ваше и дела Ваши – почетны. Вы вождь народа. Такие люди не часто родятся в веках. Знаю – Вас предадут. Да и сами Вы это знаете. Не унывайте. Вы совершили деяние великое. Вы показали миру, что и над сословием дворян есть суд народный. Вы заложили фундамент, на котором трудовой народ будет строить свое здание свободы. Народ во все века будет оглядываться на Ваши деяния и помнить имя Ваше. Еще раз прощайте.
Беспредельно любящий Вас Андрей Горбатов».
Пугачёв выслал всех и снова уклюнулся в письмо. Усы и набухшие веки его дрожали. И вот из глаз слезы полились. «Прощай,
…С Дашей было так. Она была доставлена в Яицкий городок как арестованная. Симонов, по настоянию члена Секретной комиссии, офицера Маврина, снявшего с девушки все обвинения, тотчас освободил ее. И вот она снова в своей девичьей комнатке. Комендантша ходит тучей. К столу Дашу не приглашают, девчонка-калмычка обед подает ей в комнату. Даша немало скорбит и о том, что нет с ней веселой Усти. Подружка её увезена то ли в Сызрань, то ли в Казань.
Когда в Яицкий городок был доставлен Емельян Иваныч, Даша, скопив дома съестного, завернула в узелок рыбу, пирог, блины, курицу, отдельно в бумажке леденцы, и направилась поздно вечером, потемну, к войсковому каземату, чтоб как-нибудь, чрез знакомых казаков, передать узелок Емельяну Иванычу, сидевшему там в оковах.
Дашу не подпустили даже и близко.
– Мне хочется передать подаяние, как христианка, государственному преступнику Пугачёву, – сказала она старику казаку, похожему на бородача Пустобаева.
– Вот что, барышня, – уходите-ка вы подобру-поздорову, – сказал тот, улыбаясь, – а то стража дозрит, так и вас схватят.
Домой Даша вернулась вся в слезах. Мать, узнав, в чем дело, ударила Дашу наотмашь по щеке. Даша стиснула зубы и сказала:
– Я никогда, никогда этого не забуду и не прощу вам.
Первого октября, в Покров, Даша неизвестно куда исчезла. Покинула Яицкий городок, может быть, ушла из жизни.
Падуров и офицер.
(Заметка ко 2-й книге).
Офицер сказал Падурову:
– Вот видишь, как на косогоре, в пяти верстах, сверкает белым огнем стекляшка, а вот еще, а вот еще… А почему? Солнце бьет в них своими лучами. А без солнца нешто увидал бы их за пять верст? Да и мимо прошел, не увидал бы. Так и мы, Падуров! Наших дел сейчас никто не замечает, малы ли, велики ли они. И забудут нас. Но придёт солнечная пора, и заблестят наши дела, и нас добрым словом вспомнят потомки наши.
– Верно, – сказал Падуров и пристально поглядел на далекий косогор, где тремя белыми огненными звездами сверкали стеклянные осколки.
Из блокнота.
(Написать особую главу о народной национальной культуре).
Для своего времени высокая культура была на севере – у поморов, в архангельских и олонецких скитах. Носители её – старообрядцы. Они, и материально более обеспеченные, имели возможность приукрашать и культивировать свои одежды, расшивать их жемчугом, серебром и золотом. И по материальному благополучию, а также по своей религиозности были они грамотны, читали церковные книги, занимая от культуры византийской и привнося в нее культуру русскую. Былины, песни, ткани, вышивки, кружева, шитье, иконопись. Былины оттачивались из десятилетия в десятилетие, из рода в род. А поэтому и разговорная речь достигла большой культуры, образности.