Эмигранты. Поэзия русского зарубежья

Бунин Иван Алексеевич

«Опять холодные седые небеса…»

«Опять холодные седые небеса, Пустынные поля, набитые дороги, На рыжие ковры похожие леса, И тройка у крыльца, и слуги на пороге…» — Ах, старая наивная тетрадь! Как смел я в те года гневить печалью Бога? Уж больше не писать мне этого «опять» Перед счастливою осеннею дорогой! 7. VI.23

«Только камни, пески, да нагие холмы…»

Только

камни, пески, да нагие холмы, Да сквозь тучи летящая в небе луна, — Для кого эта ночь? Только ветер, да мы, Да крутая и злая морская волна. Но и ветер — зачем он так мечет ее? И она — отчего столько ярости в ней? Ты покрепче прижмись ко мне, сердце мое! Ты мне собственной жизни милей и родней. Я и нашей любви никогда не пойму: Для чего и куда увела она прочь Нас с тобой ото всех в эту буйную ночь? Но Господь так велел — и я верю ему. (1926)

«Земной, чужой душе закат!..»

Земной, чужой душе закат! В зеленом небе алым дымом Туманы легкие летят Над молчаливым зимним Крымом. Чужой, тяжелый Чатырдах! Звезда мелькает золотая В зеленом небе, в облаках, — Кому горит она, блистая? Она горит душе моей, Она зовет, — я это знаю С первоначальных детских дней, — К иной стране, к родному краю!

Отрывок

Старик с серьгой, морщинистый и бритый, Из красной шерсти вязаный берет, Шлыком висящий на ухо сто лет, Опорки, точно старые копыта, Рост полтора аршина, гнутый стан, Взгляд исподлобья, зоркий и лукавый, — Мила мне глушь сицилиан, Патриархальные их нравы. Вот темный вечер, буря, дождь, а он Бредет один, с холодным ветром споря, На дальний мол, под хмурый небосклон, К необозримой черни моря. Слежу за ним, и странная тоска Томит меня: я мучаюсь мечтами, Я думаю о прошлом старика, О хижинах под этими хребтами, В скалистой древней гавани, куда Я занесен, быть может, навсегда…

Портрет

Бродя по залам, чистым и пустым, Спокойно озаренным бледным светом, Кто пред твоим блистающим портретом Замедлит шаг? Кто будет золотым Восхищен сном, ниспосланным судьбою В жизнь давнюю, прожитую тобою? — Кто б ни был он, познаешь ты, поэт, С грядущим другом радость единенья В стране, где нет ни горести, ни тленья, А лишь нерукотворный твой Портрет!

«Уж ветер шарит по полю пустому…»

Уж ветер шарит по полю пустому, Уж завернули холода, И как отрадно на сердце, когда Идешь к своей усадьбе, к дому, В студеный солнечный закат. А

струны телеграфные (гудят) В лазури водянистой, и рядами На них молоденькие ласточки сидят. Меж тем как тучи дикими хребтами Зимою с севера грозят! Как хорошо помедлить на пороге Под этим солнцем, уж скупым,— И улыбнуться радостям былым Без сожаленья и тревоги!

«Ночью, в темном саду, постоял вдалеке…»

Ночью, в темном саду, постоял вдалеке, Посмотрел в мезонин освещенный: Вот ушла… вот вернулась — уже налегке И с косой на плече, заплетенной. «Вспомни прежнее! Вспомни, как тут…» Не спеша, лишь собой занятая, Потушила огонь… И поют, И поют соловьи, изнывая. Темен дом, полночь в тихом саду. Помолись под небесною бездной, На заветную глядя звезду В белой россыпи звездной. 16. Х. 38

«Ты жила в тишине и покое…»

Ты жила в тишине и покое. По старинке желтели обои, Мелом низкий белел потолок, И глядело окно на восток. Зимним утром, лишь солнце всходило, У тебя уже весело было: Свет горячий слепит на полу, Печка жарко пылает в углу. Книги в шкапе стояли, в порядке На конторке лежали тетрадки, На столе сладко пахли цветы… «Счастье жалкое!» — думала ты. 18. Х. 38

«Один я был в полночном мире…»

Один я был в полночном мире, — Я до рассвета не уснул. Слышней, торжественней и шире Шел моря отдаленный гул. Один я был во всей вселенной, Я был как Бог ее — и мне, Лишь мне звучал тот довременный Глас бездны в гулкой тишине. 6. XI. 38

«И снова ночь, и снова под луной…»

И снова ночь, и снова под луной Степной обрыв, пустынный и волнистый, И у прибрежья тускло-золотистый Печальный блеск, играющий с волной, И снова там, куда течет, струится, Все ширясь, золотая полоса, Где под луной так ясны небеса, Могильный холм из сумрака круглится.

«Ночь и дождь, и в доме лишь одно…»

Ночь и дождь, и в доме лишь одно Светится в сырую тьму окно, И стоит, молчит гнилой, холодный дом, Точно склеп на кладбище глухом, Склеп, где уж давно истлели мертвецы, Прадеды, и деды, и отцы, Где забыт один слепой ночник И на лавке в шапке спит старик, Переживший всех господ своих, Друг, свидетель наших дней былых. Ночью, засыпая