Эмигранты
Шрифт:
Теперь Леонид и Виктор не только штамповали пробки, но чинили примусы, паяли кастрюли и чайники, лудили старые самовары. Целый День в мастерской стояло сизое облако угара, вытяжной вентилятор Порфирий Иванович не хотел ставить, считая это излишней тратой. Вечерами они выходили из мастерской угоревшими, с головной болью, часто не проходившей до самого утра. Иногда Леониду хотелось бросить осточертевшую ему работу в мастерской Порфирия Ивановича, но тут же вставал вопрос — а куда тогда податься, где искать работу? Безработица душила харбинскую эмиграцию, этим пользовались владельцы магазинов, мастерских и контор,
Письма от Леокадии приходили не часто. Писать ей приходилось до востребования. И были эти письма обычно грустными и только еще больше нагоняли тоску.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Юру Румянцева Леонид встретил около вокзала и был поражен его формой — коричневой тужуркой с блестящими пуговицами, брюками с тоненькими красными лампасами и фуражкой французского образца с кокардой.
— Ты где работаешь? — спросил Леонид, любуясь формой Юры и невольно в душе завидуя ему. Еще бы, имеет постоянную службу!
— Проводником в Вагон-Ли. Международное общество спальных вагонов. Езжу сейчас с поездом Харбин-Чанькунь, а сначала гоняли по линии Пограничная — Маньчжурия. В пути, братец, все время, — хвастливо бросил Юра. — Жизнь на колесах!
— А жалованье какое?
— Жалованье, ничего, сносное, да и с приработки есть! Слушай, — сказал Румянцев, помолчав и явно испытывая удовольствие от того, что Леонид не мог оторвать глаз от его формы, — у тебя же дядька большой начальник на дороге, пусть он напишет о тебе Глуту, это главный контролер, попросит принять тебя на работу, сейчас как раз набирают проводников. Действуй! — снисходительно бросил Юра на прощанье.
Мысль, что он может устроиться на постоянную работу, полностью захватила Леонида. В тот же день он написал письмо дяде Семену с просьбой срочно прислать рекомендацию главному контролеру Вагон-Ли для приема на должность проводника. Теперь все помыслы были направлены на ожидание письма, и ни о чем другом он не мог думать. Казалось, что время идет очень медленно и было боязно, что когда придет письмо от дяди Семена, то набор проводников уже кончится.
Мать к возможности устроиться проводником отнеслась не радостно. Ее прежде всего пугало, что Лене придется подолгу быть вдали от нее, что ездить в поездах опасно — могут быть крушения, что работа проводника грязная и тяжелая. Но Леонид уверял, что никаких крушений быть не может, работа, как сказал Юра Румянцев, легкая, да еще и приработки есть.
Письмо от дяди Семена пришло довольно быстро. Он писал главному контролеру Вагон-Ли довольно пространную просьбу принять племянника на должность проводника, рекомендовав его честным, исполнительным и старательным. На этот раз дядя Семен на похвалы не поскупился. Должность и подпись он вывел особенно четко, видимо, чтобы подчеркнуть их значимость.
Контора Международного общества спальных вагонов была обставлена солидно, как обязывало ее иностранное происхождение. В большом кабинете, за необъятным письменным столом Леонида принял мрачного вида мужчина, молча взявший письмо дяди Семена.
— Вы говорите по-английски? — спросил с сильным
— Говорю, но слабо, — каким-то не своим голосом ответил Леонид, решив, что сейчас ему откажут.
Но Глут так же молча, написал что-то на письме дяди Семена и протянул его Леониду.
— Идите в контору оформляться проводником. Если бы вы знали английский язык, то принял бы Вас ресевером. (Позднее Леонид узнал, что ресевер — это заведующий вагон-рестораном).
Не чуя под собой от радости ног, пробормотав слова благодарности мрачному Глуту, Леонид выскочил из кабинета. Принят! Принят на настоящую работу! Казалось, что впереди открываются какие-то особенные горизонты.
Дальнейшее развивалось с необычной легкостью, поскольку главный барьер был преодолен. В конторе тощего вида мужчина заполнил документы о приеме Леонида на должность проводника, прочитал ему коротенькое нравоучение о том, как должен вести себя работник Международного общества спальных вагонов, обслуживающего поезда почти всех европейских стран, написал записку в мастерскую, где шили формы для работников Вагон-Ли, предупредив, что за форму будут высчитывать.
Из мастерской Леонид снова вернулся в контору, уже чувствуя себя кадровым работником французского общества. Это ощущение сразу подтвердилось тем, что его направили на депо говорить к отправке резервные вагоны. С каким-то внутренним трепетом зашел он в пахнущий краской, лаком и еще чем-то непередаваемым, дорожным, вагон.
— Что никак новенький? — спросил его пожилой мужчина, заправлявший постели.
— Новенький.
— Ну, давай, учись, как надо постели заправлять. Вагон-то я уже убрал, а постели потому сейчас заправляю, что поезд ночной, пассажиры сразу спать ложиться будут. Тебя как звать-то?
— Леонид. А Вас?
— А меня зови Пушкиным.
— Как Пушкиным? Почему?
— А потому, что это моя фамилия. Не веришь?
— Нет, я просто удивился. Думал, что Пушкин только один — поэт.
— Ну а теперь на второго посмотри. Давай, учись нашей премудрости.
Постель заправлять надо красиво, чтобы пассажиру приятно было, а главное, чтобы контролер не придрался.
— А вам работа здесь нравится? — с детской наивностью спросил Леонид. — Интересная работа?
— А чего в ней интересного? Работа как работа. Сам узнаешь. Конечно, кто лезу да опий возит, тот при деньгах, а только это опасно. Застукают — тюрьма!
— А как это возят? — с той же наивностью переспросил Леонид.
— Как, как? Очень просто — контрабандой! Ты, парень, видать совсем зеленый, только поди от мамкиной сиськи оторвался. Тебе сколько лет-то?
— Скоро двадцать будет!
— Эва, сколько! А щенок-щенком! Я в твои-то годы уже в окопах вшей кормил. Как с немцами началась война, так и забрали. Ты где раньше-то работал?
— Да так, по разным местам. Последнее время в мастерской штамповщиком.
И тут Леонид понял, что фактически он еще нигде не работал. Так, были какие-то случайные заработки, но твердой, определенной работы у него еще не было.
— Тут, парень, тоже не мед, — говорил Пушкин, переходя из купе в купе с кипами одеял. — Руки наломаешь, да и спину тоже, день не в день, ночь не в ночь, проводник всегда должен на ногах быть. Легкого хлеба, парень, не бывает. Поработаешь — сам узнаешь.