Энциклопедия философских наук. Часть первая. Логика
Шрифт:
в них нет ничего поучительного. Цицерон в Tuscul. Quaesz. ?, II,
говорит: «Est philosophia paucis contenta judicums, multiiudinem con-
sulto ipsa fugiens, eique ipsi et invisa et suspecla; ut, si quis universam
velit vituperare, secundo id populo facere possit» («Философия
довольствуется немногими судьями и намеренно избегает толпы, которой
и она также подозрительна и ненавистна; тот, кто захочет хулить ее,
получит одобрение народа»). — Нападки
популярнее, чем меньше в них обнаруживается разумения и основательности.
Мелкая отвратительная страсть легко усваивается, потому что она
встречает отзвук в других людях, и невежество также охотно готово
ее понимать. Иные предметы воспринимаются органами чувств
или даны представлению в цельном созерцании. Все чувствуют
поэтому, что необходимо, хотя бы и в ничтожной степени, знать их,
чтобы быть в состоянии иметь о них свое мнение. Они, кроме того,
заставляют вспомнить о требованиях здравого рассудка, ибо они
даны как знакомые, ясно очерченные предметы. Но отсутствие всего
этого — как знаний, так и здравого смысла — не мешает бесстрашно
нападать на философию или, вернее, на какой–то фантастический
пустой образ воображения, который невежество создает себе и
убеждает себя в том, что это и есть философия; не имея перед собою
ничего такого, что могло бы служить им руководящей нитью, невежды
всецело впадают в неопределенные, пустые, и, следовательно,
бессмысленные рассуждения. — В другом месте я взял на себя
неприятный и бесплодный труд осветить подобного рода сотканные из страстей
и невежества явления и показать их во всей неприкрытой наготе.
Недавно могло казаться, что на почве теологии и даже
религиозности начнется в широких кругах более серьезное научное
исследование вопросов о боге, божественных предметах и разуме. Но уже начало
движения сделало тщетными эти надежды, ибо поводом для
движения служило личное, и ни притязания выступающего обвинителем
благочестия, ни притязания подвергающегося нападению свободного
разума не поднялись на высоту самой сути дела, а еще менее они
поднялись до сознания того, что для правильного выяснения дела нужно
вступить на почву философии. Продиктованные личными мотивами
нападки на философию, опиравшиеся на очень специальные внешние
стороны религии, выступали с чудовищным притязанием на основании
присвоенного ими полновластия вершить суд над отдельными лицами,
отказывая им в христианском образе мыслей и тем самым клеймя их
7
печатью земной и вечной отверженности. Данте посмел в силу власти,
даваемой ему вдохновением
принадлежащую Петру власть над ключами и приговорил многих, — правда, уже
умерших, современников, среди которых были даже папы и император,
к вечным мукам ада. Одной новейшей философской системе был брошен
позорящий упрек, что в ней отдельный человеческий индивидуум мнит
себя богом; но то, в чем упрекают эту философскую систему, — ложный
вывод из ее учения, представляется совершенно невинным по
сравнению с действительно дерзостным притязанием выступать как судия
мира, отказывая отдельным лицам в христианском образе мыслей
и заявляя тем самым, что эти лица отвержены в глубине их души.
Паролем этого полновластия служит имя господа нашего Христа и
заверение, что господь обитает в сердцах этих судей. Христос говорит
(Матф. 7, 20): «По плодам их узнаете их», но чрезвычайно наглое
отвержение и осуждение своих ближних не есть добрый плод. Он
говорит далее: «Не всякий, говорящий мне: господи, господи! войдет в
царство небесное. Многие будут говорить мне в тот день: господи,
господине во имя ли твое пророчили мы? не во имя ли твое изгоняли мы бесов?
не во имя ли твое совершали мы многие дела? Тогда я им скажу: я вас
еще не знаю, уходите все прочь от меня, вы — грешники». Те, которые
уверяют, что лишь они одни обладают христианским образом мыслей,
и требуют от других, чтобы они верили в это, пока еще не изгоняют
бесов, а, наоборот, многие из них самих, подобно верующим в
преворстскую пророчицу, можно сказать, даже слишком гордятся тем, что
находятся в хороших отношениях со сбродом призраков и
благоговеют перед ними, вместо того, чтобы изгонять эти лживые сказки
противохристианского рабского суеверия. Столь же мало они
оказываются способными изрекать мудрость, а совершать великие дела
познания и науки, что собственно должно было бы быть их
назначением и обязанностью, они уже совершенно не способны:
начетничество еще не наука. Занимаясь пространным исследованием множества
безразличных периферийных вопросов веры, они тем скуднее в
отношении самого ядра и внутреннего содержания ее; по отношению
к последнему они довольствуются именем господа нашего Христа и
намеренно с презрением отказываются от разработки учения,
которое является фундаментом веры христианской церкви, ибо
расширение духовного, мыслящего и научного содержания служило бы
помехой самомнению, субъективной гордости бездуховного,