Энциклопедия русской пустоты
Шрифт:
И такая вдруг грустная грусть охватит, что ничего не остаётся как бежать на улицу и снова кружить бульварами.
А Москва такая пышная, такая нарядная, такая накрашенная – ножку показывает, улыбается плотоядно, берёт за руку и давай отчебучивать! кинотеатры, гирлянды, торговые центры, уличные музыканты, теплоходы, офисы, парки, тусовки – лепота!.. И кружится-кружится в вихре этом, всех тащит в хоровод свой: э-ге-гей, давай, скорей! запрыгивай на карусель! ха-ха-ха! ха-ха-ха! – и все крутятся, раззев рты, покуда не потянет на блёв.
Ишь сидела на
Так рассудив, Ишь зашуршала фольгой, надкусила плитку… Тут взгляд её упал.
Тоще-сутулый, похожий на какую-то веточку, в порядочно драном костюме в полоску: бледный, с гордой осанкой, в усах и пенсне – седой человек ходил, тыкая тросточкой, по брусчатке. То и дело – придерживая фалду – он элегантно наклонялся и очень сосредоточенно прятал фантики в отваливающийся карман.
Вдруг – он оглянулся на Ишь, помолчал такт или два – и затем приветливо проговорил:
– Ну как – хорошо ловится рыбка-бананка?
– Чего? – Ишь, как застуканная, спрятала шоколадку в карман.
– Всего лишь злополучная шутка! Прошу меня простить. – Человек утёр ссохшийся рот платочком и приятно улыбнулся. – Однако я совершенно забыл представиться! Меня зовут Алексей Гамсун. А вас?
– Ишь.
– Рад знакомству, Ишь!
Жёлтые фонари лепили свои блики. Гамсун отвернулся в сень бульвара и долго-предолго смотрел в неуловимую точку. Вдруг – он прибавил:
– Любите сладкое?
– Я? Очень люблю! У меня есть немного – вот, хотите? – Она протянула надкусанную шоколадку.
– О! Мне нельзя, увы! – Усмехнувшись, Гамсун учтиво подсел к ней и сгорбился на тросточку.
Ишь осмотрела его зорко-зорко:
– У вас сахарный диабет?
– Нет, другое.
Смолкли.
Несколько кислых лиц проследовали мимо: одни уже ни на что не надеялись и катились выжатыми фруктами, другие тщились сожрать все сливки жизни, слушали музыку с колонки, смеялись рафинированным смехом, – но все, все они были ватрушки с недоложенным творогом…
– А что вы делали у мусорки? – спросила Ишь.
– Я? Коллекционировал разбитые надежды.
– Фантики?
– Верно. – Гамсун шмыгнул.
Румяный жёлтый лист, неторопливо, медля – опал на мокрый песок.
– Вы давно в Москве? – спросил Гамсун, как будто бы у листа.
– Месяца два.
– Понятно… – Он постучал палочкой и важно шмыгнул. – Здесь много возможностей и мало счастья… Впрочем, как и приличествует Вавилону.
Ишь подумала и посмотрела на шоколадку – выпуклую кубиками.
– А зачем тогда люди сюда едут?
– А для чего мотыльки летят на свет? – Гамсун снова приятно улыбнулся. – Однако ж, мне пора. Пока до встречи! – Интеллигентно покряхтывая, он поднялся и пошаркал дальше,
Мелкий дождь посыпал. Ишь посидела, – внимательно глядя в тающую спину… – заточила горькую шоколадку и отправилась домой.
Как-то сама собой под ноги залезла Тверская, с этой её витриной и этим её ПИРОЖНОЕ ИТРЕМС (круглым как Москва). Ишь облизнулась, и титаническим усилием отвела взгляд: кое-как шагала она, утешая себя, что, наверное, это пирожное отравлено диабетом.
И всё равно ночь проворочалась – ПИРОЖНОЕ ИТРЕМС падало ей в рот, падало, падало – и тут же на удочке уносилось вверх: в обжигающем желании, она снова тянулась, почти уже доставала, распахивала рот, чувствовала крем на губах и – пирожное опять ускользало. Проснувшись вся в слюнях, Ишь пошла чистить зубы. Вся в пене, с щёткой в руке, она твёрдо объявила зеркалу с собой:
– Это пирожное будет моим!!
А работа делалась всё серее и безрадостнее – шоколад всё невкуснее и гадостнее, да ещё зима в форточку стучится! Липкий снег бил её по носу, а Ишь куталась во все шарфы и все куртки, но делалось от них только зябче…
Обеды Ишь просиживала в столовой, заливая горе варёной сгущёнкой и чаем (единственное утешение) – как вдруг – что-то выпало. Она удивилась и посмотрела: в сомнительной кашице коричневого цвета, с недоумённым лицом, торчал её белый зуб.
Она хлопнула глазами десять раз.
Ничего не изменилось.
– А! – подошла тётенька-начальница. – Это у вас первый зуб, да? Я подскажу вам хорошего специалиста.
Ну что – пришлось идти к стоматологу, да подешевле (в то время как остальные думали о машинах и квартирах, Ишь копила денежку на ПИРОЖНОЕ ИТРЕМС) – в «Медведково»: приехала, а стоматолог этот – армянин – такой шум развёл со своей машиной многорукой, да ещё как-то умудрялся вино пить, заигрывать с ассистенткой, слушать радио и трещать – глаза навыкате:
– Ай, маладэц! Ещё чут-чут патэрпи! – Ишь жмурилась от боли и вовсю проклинала свой неправедный образ жизни. – Ничё, вирнёшься дамой и всё такоэ вкуссное будит! Я атвичаю, после анэстизии всё дэлается как на Кавказе, а там – у-у-у! Как вынаград, как фрюкт! Я инагда даже спыцально анэстизию сэбэ колю. Чем сильней оттягивэйшь – тем каййф больша. Эта закон!
– Мффф пдммм ккрнсзссс!!..
– Чьто? Больна, дэвочка? – Он вынул механический бур из её рта.
– Сколько мне осталось жить? – спросила Ишь очень серьёзно.
– Эсли сладка многа эсть будэшь – восем днэй. Но ты будь астарожна, дэвочка. Они сахар этот и в хлэб кладут, и в грэчку кладут, и в воду дажэ!.. Вмэсто снэга тэпэрь тоже сахар – это их загавар, я атвичаю! Паслющай, паижяй ты на Кавказ, харащё там будет, фрюкты, солнцэ. Я сирёзно сичас гаварю!
Тут жизнь её окончательно померкла.
Ишь исключила всё сладкое из рациона, засыпала в сахарницу соль, а газировку покупать стала только с заменителем сахара. На «Рот-фронт» ходить она продолжала, но уже не подворовывала, а честно заворачивала конфеты в фантики – с безразличною тоской.