Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Корман Яков Ильич

Теперь обратимся более подробно к мотиву кровопийства властей: «Ветры кровь мою пьют» («Баллада о брошенном корабле», 1970), «В миг кровиночка моя / Потечет в бокалы!» («Заживайте, раны мои…», 1969), «И кровиночка моя / Полилась в бокалы» («Мои похорона», 1971), «Вдруг в желтый дом меня запрут / И выпьют кровь по капле?» («Ошибка вышла», 1976; черновик — АР-11-52), «Комары, слепни да осы — / Донимали, кровососы, / да не доняли!» («Две судьбы, 1977) (источником последней цитаты является черновой вариант стихотворения «Хоть нас в наш век ничем не удивить…», 1968: «А комары, клопы и блохи — / Вот с ними шутки будут плохи»; АР-14-22; позднее в этом лирический герой убедится также в «Гербарии»: «Блоха сболтнула, гнида»; поэтому «мы с нашей территории / Клопов сначала выгнали»).

Вообще выражение «пить кровь» метафорически означает «мотать душу» — именно так поэт характеризовал отношение к нему чиновников и КГБ. Приведем фрагмент из воспоминаний писателя Аркадия Львова о концерте Высоцкого в Квинс-колледже (Нью-Йорк) 19 января 1979 года: «В Квинсе после концерта он увел меня в сторону и сказал: “Здесь полно сексотов. Знаешь, Феликса сняли. Падлы!”.

Феликс Дашков — капитан черноморского лайнера — наш общий друг. В 75-ом году, летом, я получил телеграмму от обоих. Из Касабланки: “Любим. Обнимаем. До встречи”. Встречи не было: я подал на выезд. Я уехал через год, но тогда я не знал, что понадобится год, даже больше года. В Квинс-колледже я дал ему книжку своих одесских рассказов “Большое солнце Одессы” и спросил, как надписать: Одесса, Москва, Нью-Йорк? Он сказал: Нью-Йорк. И добавил: “У меня два дома — в Москве и в Париже. Книга будет у Марины”. Я невольно оглянулся. Он поморщился: “Плевать мне на них. Но как они душу мотают, как они душу мотают мне!”. Я сказал: из Нью-Йорка на Советский Союз будет передача по радио о его концерте. Он взял меня под локоть и воскликнул: “Тут уже с этим балаганным объявлением подсобили! Да что они, не понимают, что живешь там, как на углях. Ради Бога, скажи на “Свободе”, чтобы никаких передач обо мне, а “Голос” передаст пару песен — и баста! Ох, суки… — он добавил еще неприличное слово, — как они там, в Москве, мотают душу мне!» [2056] .

2056

ЛьвовА. Плач о Владдмире Высоцккм // Новая ггзета. Нью-Йорк. 1988. 2–8 ааг. Цит. по: ССТ^ 273 — 274.

Этот мотив часто бывает представлен в виде избиения или ранений: «Заживайте, раны мои, / Вам два года с гаком! / Колотые, рваные, / Дам лизать собакам» /2; 597/, «Так любуйтесь на язвы и раны мои! <.. > Вот рубцы от тарана…» /2; 270 — 271/, «Я раны, как собака, / лизал, а не лечил» /3; 265/, «Пошел лизать я раны в лизолятор, / Не зализал — и вот они, рубцы» /5; 172/ (заметим, что в изоляторе герой уже оказывался в стихотворении «Я лежу в изоляторе», 1969).

Образ ран, несомненно, метафоричен, что подчеркивает следующий образ в «Балладе о брошенном корабле»: «Гвозди в душу мою / Забивают ветра», «Ветры кровь мою пьют». Сюда примыкает мотив влезания в душу, представленный во многих произведениях: «Влезли ко мне в душу, рвут ее на части» («Серебряные струны», 1962), «Тут не пройдут и пять минут, / Как душу вынут, изомнут, / Всю испоганят, изорвут, / Ужмут и прополощут» («Ошибка вышла», 1976), «Мне в душу ступит кто-то посторонний, / А может, даже плюнет, — что ему?!» (1970).

По аналогии с тем, что в «Побеге на рывок» власть пытает людей и на этом, и на том свете («Зря пугают тем светом — / Оба света с кнутом: / Врежут там — я на этом, / Врежут здесь — я на том»; АР-4-10), в стихотворении «Я прожил целый день в миру / Потусторонним…» загробным миром заправляют те же вампиры, что и в «Моих похоронах»: «Так снова предлагаю вам, / Пока не поздно: / Хотите ли ко всем чертям, / Где кровь венозна / И льет из вены, как река, / А не водица? / Тем, у кого она жидка, / Там не годится». А в черновиках, помимо мотива кровопийства, встречается и мотив людоедства: «И мяса вдоволь — пруд пруди — / Любой скоромен, — / Хоть ешь от ног, хоть от груди… / Кого схороним?» /5; 354/. Сравним с «Песенкой про Кука» и стихотворением «Много во мне маминого…»: «Переживают, что съели Кука!», «Малость зазеваешься — / Уже тебя едят!».

Можно еще добавить, что в своем стремлении выпить у лирического героя кровь власть опять смыкается с толпой. Об этом свидетельствует перекличка «Моих похорон» с «Песней автомобилиста» и стихотворением «Прощу прощения заране…»: «Назад — к моим нетленным пешеходам! / Да здравствуют, кто кровь мою алкал\» (АР-9-11) = «Толпа ждала меня у входа, / Сжимая веники в руках. <…> Толпа отмытая, алкая…» (АР-9-38). А в «Моих похоронах» власть будет непосредственно выступать в образе вампиров, которые «уже стоят, / Жала наготове! / Очень выпить норовят /По рюмашке крови» /3; 322/.

Теперь сопоставим пытки в «Моих похоронах» и в трилогии «История болезни», которые лирический герой сравнивает с дурным сном и плохим фильмом: «Сон мне снится — вот те на!..» = «И, словно в пошлом попурри, / Огромный лоб возник в двери»; «На мои похорона / Съехались вампиры» = «Вдруг словно кануло во мрак / Всё сборище врачей» (АР-11-54) (в последней цитате прослеживается явное сходство с поведением черта в песне «Про черта», где он тоже «канул во мрак»: «Но растворился черт, как будто в омуте..»; кроме того, здесь герой говорит: «Просыпаюсь — снова черт, — боюсь», — и точно так же он отреагирует на вампиров: «Что? Сказать, чего боюсь? / (А сновиденья тянутся). / Да того, что я проснусь, / А они останутся!»).

В ранней песне героя истязают вампиры, а в поздней упоминаются шабаш и чертовка, то есть та же нечисть, которая атакуют его так, чтобы он ее не видел: «Незаметно впился в бок» (АР-13-35) = «Ко мне заходят спины / И делают укол» (а «в бок» лирического героя ударили и в стихотворении «Я скачу позади на полслова…», 1973: «Копьем поддели, сбоку подскакав»).

В обоих случаях у героя течет кровь: «И кровиночка моя / Полилась в бокалы» = «И — горлом кровь, и не уймешь». К тому же его хотят отравить или «отключить»: «Яду капнули в вино» = «Вот сладкий газ в меня проник, / Как водка поутру», — и делают это с нетерпением: «Сейчас наверняка набросится» = «Спешат, рубаху рвут». Точно так же

вел себя «какой-то зеленый сквалыга» в стихотворении «Копошатся — а мне невдомек…» (1975): «Нагло лезет в карман, торопыга, — / В тот карман, где запрятана фига, / О которой не знает никто» /5; 331/. Кстати, между этим стихотворением и «Моими похоронами» наблюдается еще ряд сходств: «Погодите, спрячьте крюк! / Да куда же, черт, вы?» = «То друзей моих пробуют на зуб, / То цепляют меня на крючок. <…> Послушай, брось, — куда, мол, лезешь-то?!» /5; 330/ (такая же ситуация была в «Разговоре в трамвае», где противник героя лез к нему в карман: «Бросьте вы, — тут не стойка вам!.. / Да очнитесь вы, ведь это мой карман!» /5; 498/) («спрячьте» = «брось» = «бросьте»; «крюк» = «крючок»; «куда же» = «куда»); «Мои любимые знакомые» /3; 322/ = «Ах! Приятель, сыграл бы в лото» (АР-2-204). Сравним опять же с «Разговором в трамвае»: «Ты, к примеру, друг» /5; 497/, «Это вымогательство, товарищ» /5; 498/. Здесь герой сетует: «Жаль, что не могу пошевелиться я», — а в «Моих похоронах» он скажет: «Мне бы взять пошевелиться, но / Глупостей не делаю». Более того, и в этой песне, и в «Разговоре в трамвае» герой одинаково нелицеприятно отзывается о своих врагах и угрожает им «рукоприкладством»: «Он припал к моей щеке / Втихаря, паршивец» (АР-13-35), «В кости, в клык и в хрящ ему! / Жаль, не по-настоящему..» /3; 319/ = «А не то я — вслух заявляю! — / Дал бы по лицу негодяю» /5; 498/.

В «Моих похоронах» лирический герой предчувствует скорое кровопийство: «Но я чую взглядов серию / На сонную мою артерию». Такое же «чутье» он демонстрирует в «Конце охоты на волков», выступая в образе вожака стаи: «Чуял волчие ямы подушками лап»; в набросках к песне «Диагноз»: «Задаю вопрос и чую…» (АР-11-54); в «Сентиментальном боксере»: «А он всё бьет — здоровый черт! / Я чую — быть беде» [2057] ^{[2058] [2059] [2060]} ; в «Конях привередливых»: «Чую с гибельным восторгом — пропадаю, пропадаю!»; в черновиках шахматной дилогии: «Чует мое сердце — пропадаю!» /3; 391/; в «Песне про правого инсайда»: «Я видал, я почуял, как он задрожал» /2; 434/; в черновиках «Человека за бортом»: «За мною спустит шлюпку капитан, / Я вновь почую почву под ногами» (АР-4-20); в «Тюменской нефти»: «Но только вот нутром и носом чую я, / Что подо мной — не мертвая земля»; в черновиках «Таможенного досмотра» и песни «В младенчестве нас матери пугали…»: «Чую — разглядят, и под арест» (АР-4206), «Я чую звон души моей помина» (АР-7-64); в черновиках «Памятника» и «Пожаров»: «Запоздало я почуял» (АР-6-43), «…чуяли привал» /8; 541/; а также в песнях «Мы взлетали, как утки…» и «Много во мне мамин ого…»; «Правда, шит я не лыком / И чую чутьем…»/5; 45/, «В первобытном обществе я / Чую недостаткюЖ⁴.

2057

Москва, Радиотехнический институт (РТИ) АН СССР, июнь 1967.

2058

Москва, МВТУ им. Баумана, 19.03.1978; 1-е выступление. Примечательно, что в рукописи этот вариант был зачеркнут (АР-8-130).

2059

РГАЛИ. Ф. 3004. Оп. 1. Ед. хр. 33. Л. 2.

2060

РГАЛИ. Ф. 3004. Оп. 1. Ед. хр. 37. Л. 6–7.

И в «Моих похоронах», и в песне «Ошибка вышла» герой предстает в одинаковом виде — лежит голый и беззащитный, а рядом с ним суетятся вурдалак и главврач: «Безопасный, как червяк, / Я лежу, а вурдалак / Со стаканом носится» = «Лежу я голый, как сокол, / А главный — шмыг да шмыг за стол» («как червяк» = «как сокол»; «Я лежу» = «Лежу я»; «а вурдалак» = «а главный»; «носится» = «шмыг да шмыг»).

Если в первой песне упомянут «самый сильный вурдалак», то во второй — «самый главный», названный «огромным лбом», который «озарился изнутри здоровым недобром»: «А самый сильный вурдалак / Всё втискивал и всовывал. / И плотно утрамбовывал, / Сопел с натуги, сплевывал / И желтый клык высовывал» = «А самый главный сел за стол, / Вздохнул осатанело / И что-то на меня завел, / Похожее на дело. <.. > Он. потрудясь над животом. / Сдавил мне череп, а потом…».

Если «самый сильный вурдалак… сопел, с натуги, сплевывал», то главврач «пыхтит над животом»405. Кроме того, оба кричат и призывают к расправе: «Крикнул главный вурдалак: / “Всё — с него довольно!”» (АР-13-36), «И знак дает — наброси-т<ь>ся» (АР-13-40) = «“На стол, — кричит, — его, под нож!”, - / И всякое такое»406.

Если вурдалак героя «втискивал и всовывал», то врачи ему «в горло всунули кишку» (такая же ситуация была в «Расстреле горного эха»: «И эхо связали, и в рот ему всунули кляп»). Причем в черновиках «Моих похорон» самый сильный вурдалак назван главным и самым главным, как в песне «Ошибка вышла»: «Не обмыли, кое-как, / В гроб воткнули — больно! / Крикнул главный вурдалак: / “Всё — с него довольно!” <.. > Самый главный вурдалак / Втискивал и всовывал, / А после утрамбовывал» (АР-13-36), «Сделал маленький глоток / Главный кровопивец» (АР-13-34).