Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект
Шрифт:
Образ <. «крокотш\\а. — дирижера» из «Моих мохорон» перейдет в стихотворения «Он вышел — зал взбесился…» и «В лабиринте» (оба — 1972): «Злой дирижер страной повелевал» (АР-12-56), «Злобный король в этой стране / Повелевал» /3; 154/. Встречается эпитет «злой» и в «Моих похоронах», но в зачеркнутом и недописанном виде: «То зелье [зло] приворотное» (АР-3-38). Тут же следует упомянуть стихотворение «Мой черный человек в костюме сером!..» (1979): «Как злобный клоун, он менял личины / И бил под дых внезапно, без причины». А лирический герой успокаивал себя: «Что, мол, пройдет, терпи, всё ерунда». Аналогичным образом пианист истязал рояль: «Рояль терпел побои, лез из кожи». Да и в «Моих похоронах» герой говорил: «Я во сне перетерплю». Перед этим же главный вурдалак его «и втискивал, и всовывал, / И плотно утрамбовывал» (АР-3-38), что вновь напоминает действия «черного человека»: «И бил под дых внезапно, без причины».
В
Перечислим еще некоторые сходства между «Моими похоронами» и «Моим черным человеком»: «В гроб воткнули, больно!» (АР-13-36) = «И я немел от боли и бессилья» (а в первом случае лирический герой тоже был «бессилен»: «Я все мускулы напряг — I Не сжимается кулак»; АР-3-38); «Мне два пальца на руке / Вывихнул паршивец» (АР-13-34) = «И, улыбаясь, мне ломали крылья».
Еще одна песня, обнаруживающая неожиданные сходства с «Моими похоронами», — это «Затяжной прыжок» (1972), где воздушные потоки наделяются теми же чертами, что и вампиры: «Незаметно впился в бок / Втихаря паршивец» (АР-13-35) = «Без движенья незаметные / Воздушные потоки. <…> Мой крик вгоняют в печень мне» (АР-9-131); «Он припал к моей щеке» (АР-13-35) = «И обрывают крик мой, / И выбривают щеки» (АР-9-128).
Упырек назван «шустрым, ловким» [2096] , а воздушные потоки — «шальными, быстротечными».
Вурдалак лирического героя «втискивал и всовывал», а воздушные потоки его «мнут, швыряют».
Вампиры героя «в гроб вогнали кое-как», чтобы потом «кровь сосать», а воздушные потоки ему «кровь вгоняли в печень».
Вурдалак назван сильным («А самый сильный вурдалак…»), и таким же эпитетом наделены воздушные потоки: «Я попал к ним в надежные, сильные руки» /4; 279/.
2096
Москкв, наддму у Bыcoцккгo,зaапcсддяB.A.Ггcсзв, оокяябь 1991.
В первом случае один из вампиров герою «на шею косится», а во втором «у горла острой бритвой / Уже снуют потоки» (АР-9-133). Причем если здесь — снуют, то вурдалак — «со стаканом носится». Кроме того, острой бритве соответствуют жала вампиров.
Через два года после «Моих похорон» пишется песня «Приговоренные к жизни» (1973), герои которой снова оказываются в похожей ситуации: «Гроб среди квартиры» = «В дорогу — живо! Или — в гроб ложись»; «Сейчас наверняка набросится» = «Смерть от своих за камнем притаилась, / И сзади — тоже смерть, но от чужих»; «Кровь сосать решили погодить — / Вкусное, на третье» = «Так неужели будут пировать..» /4; 303/; «На мои похорона / Съехались вампиры» = «.. Как на шабаше ведьм, на буйной тризне» /4; 303/; «В гроб вогнали кое-как <…> Безопасный, как червяк, / Я лежу…» = «Лежим, как в запечатанном конверте» /4; 304/, «И мы молчим, как подставные пешки» /4; 66/ («в гроб» = «в запечатанном конверте»; «как червяк» = «как подставные пешки»; «я лежу» = «лежим»); «Но для меня — как рвотное, / То зелье приворотное» = «Как зелье полоумных ворожих»; «И желтый клык высовывал» = «Глядит и скалится позор в кривой усмешке»; «Но теперь я сжал кулак — / В кости, в клык и в хрящ ему!» /3; 319/ = «…Тогда бы мы и горло перегрызли / Тому, кто догадался приковать / Нас узами цепей к хваленой жизни»; «Я молчу, а вурдалак…» /3; 321/ = «И мы молчим, как подставные пешки»; «Вот бы мне пошевелиться, но / ГНичего! не делаю» (АР-3-39) = ГБездействуем! Лежим, как в запечатанном конверте» (АР-6-100); «Почему же я лежу, / Дурака валяю!» = «Мы в дьявольской игре — тупые пешки» (АР-6-100); «Я же слышу, что вокруг, — / Значит, я не мертвый. <…> А страданья тянутся» (АР-3-39) = «Но рано нас равнять с болотной слизью <…> Мы не умрем мучительною жизнью».
В первом случае герой решает умереть во сне, чтобы избежать столкновения с вампирами в реальности, а во втором герои предпочитают смерть позорной жизни: «Мы лучше верной смертью оживем!».
Примерно в одно время с «Приговоренными к жизни» пишется стихотворение «Я скачу позади на полслова…», которое мы уже сопоставляли с песней «Ошибка вышла (в этой главе) и с «Притчей о Правде» (в предыдущей), а теперь сопоставим его с «Моими похоронами».
В обоих произведениях присутствует мотивы пыток и насильственного заключения в несвободу: «В гроб вогнали кое-как» = «Я брошен в хлев вонючий на настил»; «И плотно утрамбовывал» = «И топтать меня можно, и сечь». А лирический герой предстает
Если в песне фигурирует «главный кровопивец», то в стихотворении — «великий князь», тоже затеявший кровавую бойню, поэтому лирический герой мечтает о возмездии: «Но взойдет и над князем великим / Окровавленный кованый меч».
Однако в первом случае герой бездействует, надеясь перетерпеть кровопийство вампиров во сне, а во втором уже предпринимает попытку вырваться на свободу, и это ему удается.
Тогда же было написано стихотворение «Я не успел», в котором лирический герой также изъявлял желание отомстить представителям власти: «И по щекам отхлестанные сволочи / Бессовестно ушли в небытиё». Этот же мотив встречается в черновиках «Моих похорон», а также стихотворений «Дурацкий сон, как кистенем…» (1971) и «Мой Гамлет» ((972): «Сиоввсннтсявурддлак,/ Но теперь я сжал кулак — / В кости, в клык и в хрящ ему\ / Жаль, не по-настоящему…» /3; 319/, «Ия хлещу их по лицу, / Но мягкой кистью» /3; 77/, «И выл от плети от моей загонщик» (АР-12-10). В основной же редакции «Моего алмлетл» последняя с» рока имела вид: «И паетью бил загонщиков и ловчих». Позднее эти «ловчие» появятся в «Балладе о двух погибших лебедях» (1775): «Душа у ловчих без затей / Из жил воловьих свт» а». А стремление расквитаться со своими врагами в шутливой форме релaизовлно также в черновиках «Песни мыши» (1773): «Терьеры, коты, поджимайте хвосты! / Плывут мышелоты и мышокиты» (АР-1-128).
***
Многие мотивы из «Моих похорон» получат развитие в «Памятнике» (1973), где поэт вновь говорит о своей посмертной судьбе, но при этом он жив: «Я же слышу, что вокруг, — / Значит, я не мертвый!» = «Прохрипел я: “Похоже, живой!”». Этот же мотив находим в «Горизонте» (1771): «Я жив! Снимите черные повязки!»; в черновиках «Аэрофлота» (1778): «Я живой — вечно люди приврут» (АР-7-144); и в «Одесских куплетах» (1780): «А я — живой, я — только что с Привоза».
В «Моих похоронах» лирического героя вогнали в гроб, а в «Памятнике» — заковали в гранит: «В гроб вогнали кое-как <…> И плотно утрамбовывал» = «И в привычные рамки я всажен — / Плотно сбили» (АР-5-132). Этим обстоятельством он был неприятно удивлен: «Сон мне снится — вот те на! — / Гроб среди квартиры» = «И обужен, и обескуражен» (АР-5-133). Да и физическое его состояние описывается одинаково: «Я от холода дрожу» /3; 317/ = «Только судороги по хребту» /4; 7/.
Здесь следует вспомнить еще одну автобиографическую песню — «Рлсс» деа горного эха» (1774), которая продолжает тему «Моих похорон» и «Памятника», поскольку во всех трех случаях лирическому герою ограничивают свободу: «В гроб вогнали кое-как» /3; 83/ = «Мое тело подвергли суженью» (АР-5-132) = «И эхо связали» /4; 223/; и издеваются над ним: «И пло» оо утрамбовывал» /3; 83/ = «Плотно сбили» (АР-5-132) = «И эхо топтлаи» /4; 223/.
Помимо того, в «Памятнике» и в «Расс» реле горного эха» герою затыкают рот: «И приглушен я, и напомажен» (АР-5-133) = «И в рот ему всунули кляп». Тем не менее, в черновиках «Памятника» он нас» роен оптимистически: «Ничего — расхлебаю и эту похлебку» (АР-5-130). Речь иде» о той же «похлебке», которая была приготовлена для него в «Моих похоронах»: «Яду капнули в вино, / Ну а мы набросились <.. > Но для меня — как рвотное, / То зелье приворотное». А в «Расстреле горного эха» представители власти сами напились «дурмана и зелья», после «пришли умертвить, обеззвучить живое, живое ущелье». Поэтому они охарактеризованы как не люди, что опять же возвращает к «Моим похоронам», где действуют вампиры.
Теперь вернемся к сопоставлению «Моих похорон» и «Памятника», в которых похожими характеристиками наделяется не только лирический герой, но и власть: «Кровожадно вопия, / Высунули жалы» = «Я при жизни не клал тем, кто хищный, / В пасти палец» [2097] ; «Ангел или чёрт вы?» /3; 316/ = «Выделялся косою саженью, / Знайте, черти\» /4; 260/.
Более того, власть в «Моих похоронах» охарактеризована точно так же, как родственники лирического героя и толпа в «Памятнике»: «Шустрый юный упырек» /3; 316/ = «Расторопные члены семьи» /4; 7/ (причем в «Моих похоронах» тоже саркастически упоминались «члены семьи» — вампиры: «Мои любимые знакомые» /3; 322/). Поэтому лирический герой одинаково обращается к вампирам и к своим родственникам: «Нате, пейте кровь мою» = «Нате, смерьте!» (да и врачам он говорил: «Колите, нате — сквозь штаны, / Но дайте протокол!»; АР-11-40).
2097
В том же году эта характеристика встретится в «Песенке про Козла отпущения»: «Пока хищники меж собой дрались…».