Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект
Шрифт:
***
За год до «Разбойничьей» была написана «Грустная песня о Ванечке» (1974), в которой разрабатывалась во многом та же тема: поэт говорит о своих мытарствах, но при этом объективирует себя в образе другого человека.
Работая над этой песней, Высоцкий явно отталкивался от стихотворения Демьяна Бедного «Проводы» (1918): «Как родная меня мать / Провожала, / Тут и вся моя родня / Набежала: / “А куда ж ты, паренек? / А куда ты? / Не ходил бы ты, Ванек, / Да в солдаты! / В Красной Армии штыки, / Чай, найдутся. / Без тебя большевики / Обойдутся. / Поневоле ты идешь? / Аль с охоты? / Ваня, Ваня, пропадешь / Ни за что ты”». Сравним у Высоцкого: «Тело в эдакой ходьбе / Ты измучил, / А и, кажется, себе / Сам наскучил». Но наряду с этим в структуру песни вносятся изменения, которые «нарушают» размер первоисточника, затушевывая слишком буквальное сходство с ним, хотя лексические параллели все равно сохраняются: «Стал на беглого похож / Аль на странничка. — / Может, сядешь, отдохнешь, / Ваня-Ванечка?!».
И еще одна параллель «Проводов» с песней Высоцкого: «Утеснений прежних нет /Ив помине… / Лучше б ты женился, свет, / На Арине» ~ «Хорошо ли бобылём / Да без крова? / Это, Ваня, непутем, / Непутево!».
По
2256
Иванкин А. Стал для меня кумиром // Вспоминая Владимира Высоцкого. М.: Сов. Россия, 1989. С. 190.
2257
Сравним еще с частушками к 8-летию Театра на Таганке (1972), где поэт обращается к своему alter ego: «Кузькин Федя, сам не свой, / Дважды непропущенный…». Под словами дважды, непропущенный имеются в виду два цензурных запрета на спектакль «Живой» по повести Бориса Можаева «Из жизни Федора Кузькина». Но и лирический герой Высоцкого применяет к себе похожую характеристику: «Трижды пораненный, / Дважды представленный» («Как заарканенный…», 1970; АР-10-62). Позднее, в посвящении к 60-летию Юрию Любимова (1977), этот образ встретится еще раз: «Можайск, брат, — твой Кузькин трижды ранен» (к тому моменту спектакль «Живой» запретят уже в третий раз). А в черновиках песни «В младенчестве нас матери пугали…» (1977), где речь ведется от лица погибших в сибирских лагерях и похороненных в вечной мерзлоте, находим такой вариант: «Нас всех три раза перемыла драга — / В нас, значит, было золото, братва!» (АР-7-65). Кстати говоря, трижды раненным окажется лирический герой и в «Балладе о брошенном корабле», написанной в том же году, что и набросок «Как заарканенный…»: «Вот дыра у ребра — это след от ядра», «Вот рубцы от тарана», «Видно шрамы от крючьев — какой-то пират / Мне хребет перебил в абордаже». Правда, следом упоминается и четвертое ранение: «Это брюхо вспорол мне / Коралловый риф».
Теперь сопоставим «Разбойничью» с «Грустной песней о Ванечке»: «Как во смутной волости / Лютой, злой губернии» = «Зла трава-осока сплошь» (АР-12-138); «Пей отраву, хоть залейся» (черновик: «Поят зельем, хоть залейся»; АР-13-114) = «Горе-горюшко мое — / Только зелие» (АР-12-13 8); «Сколько горюшка хватил — / Полные пригоршни» (АР-13-119) = «Ах ты, горюшко мое, / Ваня-Ванечка!»; «Выпадали молодцу / Всё шипы да тернии» = «На пути — каменья сплошь, — / Резвы ножки обобьешь, / Бедолага!» (если в последней песней герой назван бедолагой, то в первой — неудачником)', «Гонит неудачников / По миру с котомкою» = «Али по свету дошел / Ты до краюшка» (АР-12-142), «Стал на беглого похож / Аль на странничка» /4; 212/; «Шел без продыха, без сна» /5; 364/ = «Тело в эдакой ходьбе / Ты измучил», «Лучше ляг да обогрейся» = «Может, сядешь, отдохнешь, / Ваня-Ванечка?!».
Подобное обращение повторится в стихотворении «Расскажи, дорогой» (1976): «Притомился — приляг. <.. > Отдохни, не спеши». Здесь же сказано: «Сколько славных парней, загоняя коней, / Рвутся в мир, где не будет ни злобы, ни лжи!», — так же как в «Грустной песне о Ванечке»: «Ну а вдруг коней загнал / Понапрасну?!», — и в «Чужом доме»: «Я коней заморил, от волков ускакал».
Кроме того, в стихотворении «Расскажи, дорогой» герой назван бродягой: «Вся земля — для бродяг!» /5; 92/, «Как покоя хотят / Души вечных бродяг!» /5; 411/, а в «Грустной песне о Ванечке» — странником: «Стал на беглого похож / Аль на странничка». В свою очередь, строка «Души вечных бродяг» повторяет мотив из черновиков «Разбойничьей»: «Без одёжи да без сна / Вечно он в дороге» /5; 363/. Во всех этих цитатах поэт говорит о своей неприкаянности и «изгойстве» в советском обществе.
Перечислим еще несколько общих мотивов в «Разбойничьей» и «Грустной песне о Ванечке»: «Сколь веревочка ни вейся — / Все равно укоротят!» = «Вьется тропка меж корней, / До конца пройти по ней — / Жизни мало» (поэтому и в «Веселой покойницкой» будет сказано: «Трудно по жизни пройти до конца»); «И на лошадь он вскочил» /5; 361/ = «Ну а вдруг коней загнал / Понапрасну?!»; «Ночью думы муторней» = «Вон нахохленный сидишь / Да скукоженный, / Черной тучею глядишь, / Неухоженный» (АР-12-143) (с «черной тучей» сравнивал себя и лирический герой в черновиках песни «Про личность
Герой «Грустной песни о Ванечке» назван непутевым: «Это Ваня не путем, / Непутёво'.», — как и герои песни «Этот день будет первым всегда и везде…» (1976): «И щадила судьба непутевых своих сыновей», — что, в свою очередь, напоминает «Мистерию хиппи» (1973): «Мы — сыновья своих отцов, / Но блудные мы сыновья».
А за несколько месяцев до «Грустной песни о Ванечке» появилась «Баллада о маленьком человеке» (1973), в черновиках которой встретился такой же образ главного героя — Мак-Кинли: «И неприкаянный, / И упрекаемый / Живет, такими же, как он, не замечаемый» /4; 361/ = «Али ходишь бобылём / неприкаянным» (АР-12-140).
Чуть позже этот мотив повторится в «Балладе о вольных стрелках» (1975), где поэт будет говорить о людях, близких себе по духу: «Все, кто загнан, неприкаян, / В этот вольный лес бегут». А его собственную неприкаянность заметил, в частности, Александр Межиров. Приведем фрагмент из воспоминаний поэта Владимира Мощен-ко: «Однажды, спустя очень много лет, я приехал к нему в Переделкино (он тогда обретался там в двухэтажном жэковском доме в тесноватой коммуналке); у него — Владимир Высоцкий, который очень высоко ставил Межирова. А.П. как-то говорил мне о нем: “Володя, как все великие люди, по сути, одинок”. Уж он-то, автор строк: “Одиночество гонит меня от порога к порогу…”, понимал, что это такое. И продолжал в том смысле, что это состояние пугает Высоцкого, не дает ему покоя, заставляет одолевать свой главный, неотступный недуг, что-то корежит его, не дает уснуть, держит в постоянном напряжении, и он звонит даже среди ночи: “Можно приехать?” “К-ко-нечно!” — отвечал ему Межиров, и тот ловил такси, ехал через всю Москву и Подмосковье, врывался с потоком свежего воздуха, наотрез отказывался от спиртного (“С этим я завязал”), беспрестанно пил чай и пел под гитару свои новые песни, которых было не счесть. В ту ночь Высоцкий сказал мне, когда А.П. вышел в кухню помыть посуду: “Он хочет спасти меня, а сам неприкаянный — не меньше, чем я. Может, и больше”. Под конец Высоцкий по просьбе Межирова спел “В Тбилиси — там все ясно, там тепло…” и, поставив гитару к ногам, уговорил А.П. прочитать нам “Бессонницу”; не удержался, снова взял гитару и подыграл ему. Жаль, что это не было записано на пленку!» [2258] [2259] .
2258
Мощенко В. Голоса исчезают — музыка остается. М.: РИПОЛ классик, 2015. С. 135.
2259
Златковский М. Беседы во сне и наяву // Старатель. Еще о Высоцком. М.: МГЦ АП, Аргус, 1994. С.
276.
Также и «не замечаемым» лирический герой (героиня) Высоцкого оказывается довольно часто: «Одни не замечали: / Мол, не было печали» («Песня Саньки», 1967), «И неприметный, как льняное полотно» («Песня конченого человека», 1971), «Я при жизни был рослым и стройным, / [Не приметным] для слова и пули» («Памятник», 1973; АР-6-40), «Входишь такой неприметный, грязный, щетина во! Никто внимания — ноль!» (из разговора с художником М. Златковским608), «Ах, проявите интерес к моей персоне!» («Соня», 1973), «“Таких имен в помине нет, / Какой-то бред — орленок Эд…” — / Я слышал это, джентльмены, леди!» («Песенка-представление Орленка Эда», 1973), «И не отмахиваться, будто меня не существует…» (из письма к П.Н. Демичеву, весна 1973). Да и «упрекаемым» — тоже: «Чиню гармошку, и жена корит» («Смотрины», 1973), «И маски на меня глядят с укором» («Маски», 1970), «Не привыкать глотать мне горькую слюну» («Я бодрствую, но вещий сон мне снится…», 1973). «Глотал упреки и зевал от скуки» («По речке жизни плавал честный Грека…», 1977).
К образу «маленького человека» примыкает образ мыши, из «Песни мыши» (также — 1973): «Ах, жаль, что я — лишь / Обычная мышь\» /4; 334/, - поскольку таким же «маленьким» и «неприметным, как льняное полотно» ощущал себя сам поэт: «Мак-Кинли — маленький, обычный человек» (АР-6-134). Сравним еще в песне «О моем старшине» (1969): «А из меня — такой солдат, как изо всех».
Раз уж мы затронули «Балладу о маленьком человеке», рассмотрим ее более подробно, поскольку в ней содержится множество важных мотивов.
Например, черновой вариант: «Прилечь, присесть, привстать нельзя» (АР-6139) — напоминает сетования лирического героя в «Марафоне»: «Мне есть нельзя, мне пить нельзя, / Мне спать нельзя ни крошки». А другой вариант: «И суетливая твоя стезя» (АР-6-133), — отсылает к письму Высоцкого Шемякину (1975): «Я, Миша, много суечусь не по творчеству, к сожалению, а по всяким бытовым делам, своим и чужим» /6; 423/. Но почему же — чужим? Да потому что, как сказано в «Песне Белого Кролика»: «Все ждут меня, всем нужен я, и всем визиты делай». Поэтому ее герой жалуется: «Вот и ношусь я взад-вперед, как заяц угорелый», — то есть «суетится».