Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект
Шрифт:
Высоцкий действительно был одним из тех, кто «ложился на рельсы», «шел на красный свет» и «лез под нож», то есть жертвовал собой. В его стихах этот мотив появляется неоднократно: «А у дельфина взрезано брюхо винтом» («Парус»), «Под винт попасть не каждый норовит» («Возьмите меня в море») и др.
Приведем еще раз цитату из песни «Возвратился друг у меня…»: «Погасить бы мне красный свет! / И всё же зажигаю я… / Оказался он, / Как брони заслон…». Здесь упоминается тот самый заслон, который позднее возникнет в черновиках «Затяжного прыжка» и в песне «Штормит весь вечер, и пока…»: «Я пробьюсь сквозь воздушный заслон и сквозь тьму» /4; 281/, «Еще бы, взять такой разгон, / Набраться сил, пробить заслон — / И голову сломать у цели!» /4; 80/.
В свою очередь, «брони заслон» отделяет представителей власти от других людей: «Живут, как в башнях из брони, / В воздушных тюлях и газах» («Баллада
А от красного света лирический герой, конечно, хотел бы избавиться («Погасить бы мне красный свет»), но своей непримиримостью к власти он вынуждает ее зажечь этот свет, то есть оградить его флажками. Но и здесь героя не остановить: «Побегу на красный свет, оштрафуют — не беда»65! («Дорога, дорога — счета нет шагам…»; ред. 1966 /1; 348/). Заметим, что тогда, в 1966 году, он постоянно говорил о запретах: «Может быть, наложили запрет? / Я на каждом шагу спотыкаюсь <…> В чем секрет, почему столько лет / Хода нет, <хода нет>?» («Напролет целый год — гололед…» /1; 244/). В это же время была написана песня «Вот главный вход…», где функцию запрета выполняли стальные прутья.
Вот такую историю имеет в творчестве Высоцкого образ стены [2300] .
Но, возможно, самая важная перекличка на эту тему обнаруживается между ранней редакцией «Палача» (1975) и песней «Штормит весь вечер, и пока…» (1973): «“Переоденусь, при желаньи всё возможно”, - / Он сбросил черное, я взвыл и лег ничком. / Он быстро шею мне потрогал осторожно / И одобрительно почмокал языком. / И этот странный человек, весь в снежно-белом: / “Вы продолжайте заниматься вашим делом, / А я немного постою, понаблюдаю, / Я здесь на службе состою, я здесь пытаю”. <.. > Когда я об стену разбил лицо и члены…»(АР-16-188,190), «“Шприц — это мерзость”, - посочувствовал палач» (АР-16-192) = «Так многие сидят в веках / На берегах и наблюдают / Внимательно и зорко, как / Другие рядом на камнях / Хребты и головы ломают. / Они сочувствуют слегка / Погибшим, но издалека» («понаблюдаю» = «наблюдают»; «я об стену разбил лицо и члены» = «хребты и головы ломают»; «посочувствовал» = «сочувствуют»).
2300
Этттжеообаз встречаатсяв стихховоренииНаума Коржааииа ((988): «Могув Париж и Вену, / Но брежу я Москвой, / Где бьетесь вы о стену, / О плиты головой», — а также в воспоминаниях Владимира Буковского: «Как ни тиудир нам было в СССР, какая ни громоздилась перед нами железобетонная стена, а и ее можно пробить лбом при известном упрямстве» (Буковский В. Письма русского путешественника. New York: Chalidze publications, 1981. С. 58).
В первом случае лирический герой разбил себя о стену, а во втором — о камни.
Другой черновой вариант: «Когда я лоб себе пробил об батарею…» (АР-16190), — напоминает стихотворение 1976 года: «Напрасно я лицо свое разбил — / Кругом молчат — и всё, и взятки гладки. / Один ору — еще так много сил, / Хоть по утрам не делаю зарядки», = который вновь возвращает нас к черновикам «Палача»: «Я в отчаянье выл, грыз запястья в тщете / И рычал, что есть сил, — только зубы не те» /5; 474/ («напрасно» = «в тщете»; «ору» = «выл», «рычал»; «еще так много сил» = «что есть сил»). Кстати, «не те зубы» будут у лирического героя и в «Конце охоты на волков»: «Обнажаю гнилые осколки».
Кроме того, строка «Когда я лоб себе пробил об батарею…» имеет сходство с целым рядом других произведений: «Лоб стеною прошиби в этом мире!» («Отпишите мне в Сибирь, я — в Сибири»), «И найдут меня, замерзшего, с пробитой головою» («Кони привередливые» /3; 380/), «И за это меня застрелили без промаха в лоб» («Райские яблоки»), «Снес, как срезал, ловец / Беглецу пол-лица» («Побег на рывок»), «И тоже голову сломаю» («Штормит весь вечер, и пока…»), «Ему не сносить головы!» («Натянутый канат»), «Ох, не сносить им всем голов!» («Песня мужиков из спектакля “Пугачев”» /2; 376/).
В один год с «Напрасно я лицо свое разбил…» пишется стихотворение «Муру на блюде доедаю подчистую…», также посвященное всеобщему молчанию: «Кругом молчат — и всё, и взятки гладки» = «Хек с маслом в глотку — и молчим, как рыбы».
А прообраз ситуации из «Муру на блюде…» был представлен уже в песне «Я скоро буду дохнуть от тоски…»(1969), где тамада провозглашал тост за Сталина.
В обоих произведениях разрабатывается мотив икоты: «При этом он ни разу не икнул, / И я к нему проникся уваженьем» ~ «Хоть я икаю, но твердею, как спаситель». Встречается и мотив питья, но в разных контекстах:
В первом случае лирический герой пьет и молчит, как и все остальные, а во втором — пьет и протестует, при этом иронизируя над собой: «Глядите, люди, как я смело протестую!». А народ одинаково реагирует на действия власти: «И лирику никто не возражал, / Все ели золотые мандаринки» (АР-10-20) = «Едим хек с маслом и молчим, как рыбы» (АР-2-52).
Ироническая характеристика персонифицированной власти лирик перейдет в «Песню Гогера-Могера»: «Стремятся к руководству государством / Те, кто умеет сочинять стихи» (АР-6-53), — и в стихотворение «Палач»: «Как жаль, недолго мне хранить воспоминанье / Творца истории, поэта-палача» (АР-11-67) [2301] [2302] [2303] [2304] [2305] . Впервые же этот мотив возник в «Песне про плотника Иосифа», где про «святого духа» было сказано: «Он псалом мне прочитал / И крылом пощекотал».
2301
а тождество «лирика», поднявшего тост за Сталина в песне «Я скоро буду дохнуть от тоски…», с «подонком и позером», который «с бокалом истово и пылко болтает вздор» в «Песне о Тбилиси» А. Галича (также — 1969), подробно рассмотрено в кн.: Аронов М Александр Галич. Полная биография. М.: Новое литературное обозрение, 2012. С. 381 — 382.
2302
Карякин Ю. Оружие массового уничтожения стукачей // Огонек. М., 1998. № 38. 21 сент. С. 32.
2303
Табачник Г. Последние хозяева Кремля. М.: Орфей; Нью-Йорк, 1990. С. 154.
2304
Щуплов А. За спиной серого кардинала КПСС // Российская газета. М., 2002. 22 нояб.
2305
Войнович В. Автопортрет: Роман моей жизни. М.: Эксмо, 2010. С. 465.
Можно предположить, что у «поэта-палача» был свой прототип. Как вспоминает Юрий Карякин: «Стихотворец Андропов — лирик “долукьяновского” периода партийной поэзии, — став председателем ГБ, мечтал о радиоприемниках, которые не ловили бы “вражьи голоса”. Услышав об этой его идее, помню, я дурачился: в год 100-летия Ильича объявят конкурс на изобретение магнитофона, который не записывает антисоветчину. Победителю — Ленинскую премию…»654 (а впервые образ «поэта-палача» встретился в пьесе Шварца «Обыкновенное чудо», 1954; здесь на реплику короля: «Ну, это уж слишком! Палач!», — придворная дама Эмилия отвечает: «Он не придет, он работает в газете министра-администратора. Пишет стихи»).
Вместе с тем некоторые черты «поэта-палача» (как в случае с Кащеем из «Сказки о несчастных лесных жителях») взял на себя секретарь ЦК КПСС по идеологии Суслов: «Михаил Суслов, долговязый, с густой россыпью перхоти на плечах человек, напоминавший сельского учителя, в эти последние весенние дни 1957 года был особенно занят»655 (у Высоцкого: «Он был обсыпан белой перхотью, как содой»).
По словам начальника охраны Суслова Бориса Мартьянова, тот «носил старое тяжелое пальто с каракулевым воротником»656 (у Высоцкого: «Он говорил, сморкаясь в старое пальто»).
А после просмотра фильма Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм» Суслов спросил режиссера: «Михаил Ильич, за что вы нас так ненавидите?!»657 (у Высоцкого палач говорит: «Ну за что же они / Ненавидят меня?!»). Аналогичный вопрос задавал и Андропов Юрию Любимову: «Он говорит: “А что вы нас так ненавидите, мечтаете, чтобы нас повесили на фонарях, как в Индонезии?” — “Боже меня сохрани, — отвечаю. — Но вы же видите, к чему коммунизм-то приводит”» [2306] .
2306
Мельман А. Юрий Любимов: автопортрет на фоне Высоцкого и Путина // Московский комсомолец. 2014. 7 окт.